Том 2. Баллады, поэмы и повести - Жуковский Василий Андреевич - Страница 20

20

Доника *

Есть озеро перед скалой огромной;   На той скале давно стоял Высокий замок и громадой темной   Прибрежны воды омрачал. На озере ладья не попадалась;   Рыбак страшился у́дить в нем; И ласточка, летя над ним, боялась   К нему дотронуться крылом. Хотя б стада от жажды умирали,   Хотя б палил их летний зной: От берегов его они бежали   Смятенно-робкою толпой. Случалося, что ветер и осокой   У озера не шевелил: А волны в нем вздымалися высоко,   И в них ужасный шепот был. Случалося, что, бурею разима,   Дрожала твердая скала: А мертвых вод поверхность недвижима   Была спокойнее стекла. И каждый раз — в то время, как могилой   Кто в замке угрожаем был, — Пророчески, гармонией унылой   Из бездны голос исходил. И в замке том, могуществом великий,   Жил Ромуальд; имел он дочь; Пленялось все красой его Доники:   Лицо — как день, глаза — как ночь. И рыцарей толпа пред ней теснилась:   Все душу приносили в дар; Одним из них красавица пленилась:   Счастливец этот был Эврар. И рад отец; и скоро уж наступит   Желанный, сладкий час, когда Во храме их священник совокупит   Святым союзом навсегда. Был вечер тих, и небеса алели;   С невестой шел рука с рукой Жених; они на озеро глядели   И услаждались тишиной. Ни трепета в листах дерев, ни знака   Малейшей зыби на водах… Лишь лаяньем Доникина собака   Пугала пташек на кустах. Любовь в груди невесты пламенела   И в темных таяла очах; На жениха с тоской она глядела:   Ей в душу вкрадывался страх. Все было вкруг какой-то по́лно тайной;   Безмолвно гас лазурный свод; Какой-то сон лежал необычайный   Над тихою равниной вод. Вдруг бездна их унылый и глубокий   И тихий голос издала: Гармония в дали небес высокой   Отозвалась и умерла… При звуке сем Доника побледнела   И стала сумрачно-тиха; И вдруг… она трепещет, охладела   И пала в руки жениха. Оцепенев, в безумстве исступленья,   Отчаянный он поднял крик… В Донике нет ни чувства, ни движенья:   Сомкнуты очи, мертвый лик. Он рвется… плачет… вдруг пошевелились   Ее уста… потрясена Дыханьем легким грудь… глаза открылись…   И встала медленно она. И мутными глядит кругом очами,   И к другу на руку легла, И, слабая, неверными шагами   Обратно в замок с ним пошла. И были с той поры ее ланиты   Не свежей розы красотой, Но бледностью могильною покрыты;   Уста пугали синевой. В ее глазах, столь сладостно сиявших,   Какой-то острый луч сверкал, И с бледностью ланит, глубоко впавших,   Он что-то страшное сливал. Ласкаться к ней собака уж не смела;   Ее прикликать не могли; На госпожу, дичась, она глядела   И выла жалобно вдали. Но нежная любовь не изменила:   С глубокой нежностью Эврар Скорбел об ней, и тайной скорби сила   Любви усиливала жар. И милая, деля его страданья,   К его склонилася мольбам: Назначен день для бракосочетанья;   Жених повел невесту в храм. Но лишь туда вошли они, чтоб верный   Пред алтарем обет изречь: Иконы все померкли вдруг, и серный   Дым побежал от брачных свеч. И вот жених горячею рукою   Невесту за руку берет… Но ужас овладел его душою:   Рука та холодна, как лед. И вдруг он вскрикнул… окружен лучами,   Пред ним бесплотный дух стоял С ее лицом, улыбкою, очами…   И в нем Донику он узнал. Сама ж она с ним не стояла рядом:   Он бледный труп один узрел… А мрачный бес, в нее вселенный адом,   Ужасно взвыл и улетел.

Суд божий над епископом *

Были и лето и осень дождливы; Были потоплены пажити, нивы; Хлеб на полях не созрел и пропал; Сделался голод; народ умирал. Но у епископа милостью неба Полны амбары огромные хлеба; Жито сберег прошлогоднее он: Был осторожен епископ Гаттон. Рвутся толпой и голодный и нищий В двери епископа, требуя пищи; Скуп и жесток был епископ Гаттон: Общей бедою не тронулся он. Слушать их вопли ему надоело; Вот он решился на страшное дело: Бедных из ближних и дальних сторон, Слышно, скликает епископ Гаттон. «Дожили мы до нежданного чуда: Вынул епископ добро из-под спуда; Бедных к себе на пирушку зовет», — Так говорил изумленный народ. К сроку собралися званые гости, Бледные, чахлые, кожа да кости; Старый, огромный сарай отворён: В нем угостит их епископ Гаттон. Вот уж столпились под кровлей сарая Все пришлецы из окружного края… Как же их принял епископ Гаттон? Был им сарай и с гостями сожжен. Глядя епископ на пепел пожарный Думает: «Будут мне все благодарны; Разом избавил я шуткой моей Край наш голодный от жадных мышей». В замок епископ к себе возвратился, Ужинать сел, пировал, веселился, Спал, как невинный, и снов не видал… Правда! но боле с тех пор он не спал. Утром он входит в покой, где висели Предков портреты, и видит, что съели Мыши его живописный портрет, Так, что холстины и признака нет. Он обомлел; он от страха чуть дышит… Вдруг он чудесную ведомость слышит: «Наша округа мышами полна, В житницах съеден весь хлеб до зерна». Вот и другое в ушах загремело: «Бог на тебя за вчерашнее дело! Крепкий твой замок, епископ Гаттон, Мыши со всех осаждают сторон». Ход был до Рейна от замка подземный; В страхе епископ дорогою темной К берегу выйти из замка спешит: «В Реинской башне спасусь» (говорит). Башня из реинских вод подымалась; Издали острым утесом казалась, Грозно из пены торчащим, она; Стены кругом ограждала волна. В легкую лодку епископ садится; К башне причалил, дверь запер и мчится Вверх по гранитным крутым ступеням; В страхе один затворился он там. Стены из стали казалися слиты, Были решетками окна забиты, Ставни чугунные, каменный свод, Дверью железною запертый вход. Узник не знает, куда приютиться; На пол, зажмурив глаза, он ложится… Вдруг он испуган стенаньем глухим: Вспыхнули ярко два глаза над ним. Смотрит он… кошка сидит и мяучит; Голос тот грешника давит и мучит; Мечется кошка; невесело ей: Чует она приближенье мышей. Пал на колени епископ и криком Бога зовет в исступлении диком. Воет преступник… а мыши плывут… Ближе и ближе… доплыли… ползут. Вот уж ему в расстоянии близком Слышно, как лезут с роптаньем и писком; Слышно, как стену их лапки скребут; Слышно, как камень их зубы грызут. Вдруг ворвались неизбежные звери; Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери, Спереди, сзади, с боков, с высоты… Что тут, епископ, почувствовал ты? Зубы об камни они навострили, Грешнику в кости их жадно впустили, Весь по суставам раздернут был он… Так был наказан епископ Гаттон.