Заказ - Кульчицкий Константин - Страница 69

– Нет, Антон Григорьевич. Ни разу. Я всех опрашивал: и администрацию, и на других отделениях… Никто больше не видел…

Панама ненадолго задумался…

– Ладно… Олежек, а что у нас по убийству? По пенсионеру-тотошнику?

Молодой опер снова зашуршал бумагами, принялся говорить…

Дождь почти прекратился. Тяжёлые капли, нещадно лупившие по спине и бокам, рассеялись мелкой водяной пылью, плававшей в воздухе. Над травянистой низиной, где люди выстроили посёлок, повис туман. Ближе к лесу он становился плотнее, а непосредственно возле домов обретал прозрачность – тепло разгоняло его.

Пока длилась ночь, Паффи всё ближе и ближе подходил к человеческому жилью… Утро застало его возле небольшого, аккуратно сложенного стожка в двадцати шагах от одного из домов на окраине. Дождь промочил старого коня до костей, сделав его из гнедого караковым. Вода стекала по морде, капала с ресниц. Грива и хвост слиплись. Лишь кое-где в пахах и под мышками шерсть оставалась сухой…

Паффи продрог, как никогда в жизни.

Привыкший к тёплой конюшне, он тяжело перенёс сегодняшнюю ночь… По телу волнами пробегала дрожь, и сейчас он, наверное, не шарахнулся бы ни от каких выстрелов. Он стоял неподвижно, низко опустив голову, как это делают под дождём почти все деревенские лошади: если не шевелиться, под вымокшей шерстью сохранялись хоть какие-то остатки тепла…

Со стороны казалось – он спал. Но глаза его были открыты.

Подул утренний ветерок… лёгкий, еле заметный… Он показался Паффи зимним бураном. Холод жалил тысячами ледяных игл… и по-прежнему никто не спешил завести старого коня в уютный денник, накормить, закутать попоной…

Спасаясь от холодного воздуха, Паффи медленно обошёл стожок с другой стороны, и плотно прижался к нему. Сено, тронутое дождём, сперва холодило, потом боку стало тепло. Конь опять опустил голову и застыл…

Дверь в доме скрипнула и открылась.

На веранде появился крупный мужчина лет сорока пяти. Он глянул на небо и рассердился:

– Гляди ты! Такой чудный вечер, а с утра… Вот уж запогодило, так запогодило… Хляби небесные… – И двинулся к сарайчику, в котором ночевала корова.

Оттуда с подойником в руках появилась жена:

– Коля, ты её поближе к кустам привяжи. Там не кошено, травка получше… И мне с подойником недалеко…

– Угу, – согласился мужчина. Топать Бог знает куда по мокрой траве ему и самому не хотелось. – Слышь, Галь? Как запогодило-то, а?.. Хорошо хоть, вчера с сеном управились… Ты как чуяла!

– Ну вот. А ты всё – в выходные да в выходные. Баб слушать надо! Сиди теперь в доме, чай пей да на стожок свой любуйся. И дело сделано, и сердцу спокойно…

И оба как по команде поглядели на творение рук своих – небольшой, аккуратно смётанный стожок, высившийся почти сразу за заборчиком огорода…

– А это ещё что за.. ? Вот чёрт? – ругнулся мужчина. – Галь, смотри, конь сено наше жрёт!.. А ну, пошёл!!!

И, как был, без сапог, просто в сандалиях на босу ногу, побежал, размахивая руками, по густой, пропитанной дождём траве к изгороди. Брюки тотчас же промокли до самых колен.

Конь приподнял голову и безнадёжно посмотрел на мужчину. Кажется, его опять

прогоняли…

– Пошёл!!! Кому говорят!..

Мужчина запоздало остановился, посмотрел на липнущие к ногам брюки и сокрушённо хлопнул себя ладонями по коленям:

– Ну вот, только треники снял!.. Галя!.. Мне в контору сейчас, а я вона покуда промок…

Мужчина стоял посреди огорода: возвращаться домой – мокро; до нахальной чужой лошади у коровкиного стожка – не добежал… а сверху, как назло, опять начинал моросить дождик…

При том что конь, похоже, от стожка отходить и не собирался.

– Галь, ну что за напасть такая?

Лезть через изгородь в парадных, пускай даже вымокших брюках мужчине ужас как не хотелось, но и возвращаться ни с чем… раз уж побежал…

– А чего ты рванул, как тебе солью в зад стрельнули? – резонно поинтересовалась жена. – Чай, не мальчишка… а солидности… Иди в дом, горе луковое… тоже мне, директор. Другие штаны дам… Да сапоги надень наконец!

Мужчина снова посмотрел на виновника всех своих бед.

– Ты что же это, изверг, делаешь? – спросил он с тихим отчаянием. – Я для тебя его складывал ? Вали отсюда, говорю, пока лесину об тебя не переломал!

Но вместо того, чтобы послушаться грозного окрика и отойти от стожка, конь выдернул из него пучок свежего сена и… вопреки всякой человеческой логике медленно направился к изгороди…

– Ах ты, шельмец! – окончательно рассвирепел мужчина. – Тебе чего, летом травы мало? – И вдруг сделал открытие: – Эй, Галь! А конь-то не наш!.. Не совхозный…

Бывший молочный совхоз давно превратился в акционерное общество, но память по приказу не вытравишь: так Санкт-Петербург до сих пор для многих был Ленинградом, так и здешние жители во главе с директором (а это был именно он) своё «АО» именовали по привычке совхозом.

Директор Николай Николаевич между тем перестал гнать коня и принялся с любопытством рассматривать необычного гостя. И вынужден был признать, что таких статей в лошади он никогда ещё не видал. Сухая, прекрасно очерченная голова; длинная, красиво изогнутая шея; тонкие, точёные ноги… Да. Конь был не только не совхозный, но и вообще определённо не деревенский. На таких у нас только по телевизору и полюбуешься…

– Ты посмотри… красивый какой, – снова обратился Николай Николаевич к супруге, терпеливо дожидавшейся на крыльце. – Наверняка породистый! Шёрстка-то, шёрстка… все жилочки насквозь видно. Галь, ты только поди сюда… ты только глянь…

Галина Ильинична приподняла двумя пальцами подол фланелевого халата и уверенно ступила на мокрую траву босыми ногами.

– А ведь и вправду не наш, – согласилась она. И обратилась к Паффи: – Ты откуда пришёл? – Приблизившись к изгороди, женщина протянула руку к морде коня: – Промок весь, бедненький… Коль, а он не больной? Гляди, вялый какой… да и трясёт всего…

Её рука уловила сотрясавшую Паффи жестокую дрожь. Директор позабыл про намоченные штаны:

– Вот что значит благородные крови – чуть под дождик, и всё, хана… Тебе бы, герой, чайку сейчас, да с малинкой…

– Это тебе скоро надо будет чайку с малинкой. Иди-ка переодевайся да ветврачу позвони! Пусть посмотрит – не дай Бог, зараза какая… Да и определит его куда… Конь-то, сразу видно, домашний… Не привычный под открытым небом…

Она гладила коня по голове, по шее… Паффи тянулся к её рукам, пахнувшим парным молоком. С каждым прикосновением ему становилось теплей и покойней. Неужели… наконец-то… А может, ему вообще всё это тиснилось… Теперь он ни в чём не был уверен…

Директор поддёрнул штаны и гусиной походкой направился к дому. За ним ушла и Галина Ильинична: надо же, в самом деле, выдать мужу штаны, а то ведь сам не найдёт. Паффи посмотрел им вслед и призывно заржал.

Оба сразу остановились. Добрая женщина вдруг улыбнулась и, чуть-чуть склонив голову набок, душевно проговорила:

– Ишь, общительный какой… Да не расстраивайся ты, не прогоним! Обожди маленько…

Стоило им скрыться за дверью, как на другом конце дома растворилось окно, и наружу выпрыгнул сын-школьник. В руках у него был большой кусок чёрного хлеба. Пятнадцатилетнему пацану не было дела до выстраданного прагматизма старших, гласившего: если уж конь как-то дотянул до утра, ещё полчаса вряд ли что-то изменят. Хуже, если действительно болезнь какую в хозяйство…

Куда там!.. Парнишка, оглядываясь, пробежал через двор, быстро отпер калитку и поманил коня хлебом:

– На! На!..

Паффи медленно подошёл. Холод проникал в самую глубину его существа, делая некогда гибкие суставы по-старчески скрипучими и малоподвижными… Но вот запах лакомства коснулся ноздрей, Паффи дотянулся губами и стал медленно, с наслаждением жевать, стараясь не обронить ни кусочка. Мальчишеская рука схватила его за ухо:

– Пошли, ну! Пошли!..

Старый конь балансировал на той зыбкой грани, где смыкаются отчаяние и блаженство. Он не противясь пошёл за директорским сыном… и скоро уже стоял под навесом около хлева, где было сухо и почти тепло, потому что не поддувал ветер. На мгновение куда-то исчезнув, мальчик вернулся с большим старым мешком – и принялся что было сил растирать шею, плечи, спину коня. Он умел ездить верхом, умел запрячь лошадь в телегу, да и вообще знал, каково это, когда целую ночь льёт холодный дождь, а спрятаться негде. Жёсткая мешковина сушила и ерошила шерсть, разгоняла под кожей кровь и вместе с нею – тепло. Паффи eго пытался отблагодарить: перебрать губами волосы, пройтись носом по лицу и одежде… Директорский сын только отмахивался: