Заказ - Кульчицкий Константин - Страница 70

– Ладно тебе… Сейчас предки увидят… И старый конь, всё понимая, выгибал шею и подставлял бока, чтобы мальчику удобней было тереть…

Через полчаса к дому подкатил «Уазик». Из-за руля выскочил энергичный моложавый ветврач. С другой стороны не спеша вылез пухленький, круглолицый старичок в ватнике. На носу у него висели толстые очки, обмотанные по переносице изолентой. В руках он держал сыромятную деревенскую уздечку.

Навстречу вышел директор – уже в других брюках, и брюки были предусмотрительно заправлены в резиновые сапоги.

– Ну, где ваш найдёныш? – Ветврач подошёл к директору и пожал ему руку. – Доброе утро, Николай Николаич. Вы не в курсе, откуда пришёл?

– Не говорит. И как звать – тоже, – отозвался директор. – Здорово, мужики. Дядя Коля, – обратился он к своему тёзке, местному конюху, – вон он, там, под навесом. Я его во двор не хотел – мало ли, так архаровец мой без всякого спросу…

Старик пошёл было к коню, но на полдороге остановился. Пока ехали сюда, он ожидал всякого. Но чтобы в самом деле породистый, холёный красавец…

– Да ты не бойся его, – неверно понял дяди-Колину заминку директор. – Он смирный. Сам в руки идёт… Видно, намаялся в лесу-то один. Не бьёт, не кусает…

Конюх оглянулся и поправил спадающие очки.

– Бояться его, ещё не хватало, – проговорил он с достоинством. – Я к тому, Николаич, что я каких только не видывал… Ты бы знал, что за рысаков у нас здесь раньше держали… Я тогда связистом работал, провода телефонные ремонтировал. Ну там, если обрыв где… или столб упадёт… Мне по службе конь полагался, вот и выдали Рыжего. Рысака-полукровку. Ох горяч был – кипяток! Так что спокоен будь – с любым справлюсь.

Снова поправил очки и, шаркая по мокрой траве литыми тяжёлыми сапогами, направился под навес.

Паффи смиренно ждал, глядя на старичка. Мальчик стоял рядом, гладя нежную, начавшую подсыхать шёрстку.

– Р-р-р! Не балуй! – загодя предупредил дядя Коля. Паффи хулиганить и не собирался. От человека в очках пахло почти как от старого финна, содержавшего лошадиный «дом престарелых». Дядя Коля подошел вплотную, расправил в руках уздечку и подставил её под голову коня. Рослый Паффи нагнулся пониже – он знал, что собирался делать человек, и всячески старался, чтобы тому было удобней. Дед не стал совать ему в рот удила. Оставил их висеть, натянул уздечку на уши коню и застегнул подбородный ремень.

– Ну вот и молодец. – Пухлая шершавая ладонь уверенно потрепала по шее, и Паффи понял, что наконец-таки вернулся домой.

Он не стал дожидаться, пока его потянут за повод: отгадал мысли человека и пошёл за ним, как собака. Конюх держал повод длинно и всё оглядывался, будто ждал от коня какой-нибудь гадости. Он не зря хвастался, обещая справиться с каким угодно буяном, но незнакомый есть незнакомый – почём знать, что у него на уме… Паффи чувствовал и это – и старательно семенил, приспосабливаясь к шагу пожилого невысокого человека и изо всех сил пытаясь ничем не обидеть, не испугать… Его усилия не пропали впустую.

– Ишь, вежливый, – похвалил дед. – Одно слово, порода!

Паффи понял это так, что его окончательно раздумали прогонять. Он чуть-чуть осмелел и, догнав старика, на ходу прижался щекой к его локтю в заскорузлом потрёпанном ватнике. «Не бросай меня, человек. Пожалуйста. Не бросай…»

Дождик опять припустил и взялся равномерно долбить по жестяному карнизу. За спиной деловито гудел факс. Панаморев стоял у окна и смотрел сквозь залитое влагой стекло на величественную, просторную площадь. Кто только придумал делать все эти снимки для видовых альбомов исключительно в яркие погожие дни?.. Великие зодчие, строившие Петербург, знали, сколько здесь в году солнечных дней, а сколько – дождливых. И сумели добиться, чтобы созданные ими шедевры под низкими влажными облаками не только не теряли вида и красоты, но, напротив, обретали особое очарование…

Антон Григорьевич шмыгал носом и всерьёз опасался простуды, а вот жители города сырости не, боялись нисколько: жизнь на площади так и бурлила. Туда-сюда сновали потоки машин, и вода, не успевшая стечь в отверстия люков, прозрачными полотнищами разлеталась из-под колёс.

Антон Григорьевич вздохнул.

Если прижаться к самому стеклу, то справа виден был постамент и на нём – царственный всадник, паривший над площадью на великолепном бронзовом скакуне.

Включённый приёмник приглушённо пропел:

«На заре… Ранним утром на заре… красный конь бро-о-дит…»

«Эх, лошадки, лошадушки…» – снова вздохнул Панама.

Факс выдал последние строки и смолк, ожидая нового сообщения. Антон Григорьевич подошёл к аппарату и оторвал длинную, волнами ниспадавшую на пол бумажную ленту. Аккуратно перемотал и стал бегло просматривать…

– Как-то вечером мой милый

Обмакнул свой хрен в чернила! –

неожиданно громыхнул из-за двери жизнерадостный бас.

Днём редактору был сдан

Эротический роман!..[40]

Дверь отворилась. На пороге возник Боря Смирнов. За его спиной громоздился обладатель могучего голоса, рыжий гигант в закапанной дождём джинсовой рубашке, не сходившейся на волосатой груди. Росту в нём было никак не меньше двух метров. На фоне такого великолепия слегка даже терялся второй незнакомец – совсем не мелкий мужчина в плаще и интеллигентных очках. Он улыбался и был до невозможности похож на покойного Листьева.

– Это Антон Григорьевич Панаморев, о котором так долго говорили большевики, – представил Панаму Смирнов.

– Плещеев, – пожал ему руку интеллигент.

– Сергей Петрович Плещеев, начальник охранного агентства «Эгида-плюс», – пояснил Боря.

– Семён Фаульгабер, – протянул лапищу великан.

Тут Смирнов увидел в руках у Антона три метра белой бумаги и смешливо прокомментировал:

– Это в качестве носового платка?..

– Ребята, вы уж извините… Я, наверное, всю ленту у вас в аппарате извёл, – тоже улыбнулся Панама.

– Ни за что не простим, – серьёзно последовало в ответ.

Антон поднял глаза и стал ждать продолжения. Смирнов хитро ухмыльнулся в усы:

– У нас такса: метр – литр. Особенно с разных там командировочных, которые по приезде проставиться не хотят. Кстати, можно и пивом… в том же объёме. Так что ты бумагу мотай, мотай, нам не жалко…

– Милый пьёт одеколон.

Говорит, что вкусный он.

Что мужик, как ни смотри,

Должен пахнуть изнутри…[41]

– поддержал Фаульгабер.

На смирновском столе красовалась пепельница: бронзовая свинья устроилась отдыхать посреди «миргородской» лужи. Лукавый скульптор, создавший шедевр, был несомненный талант. Свинья определённо залегла в лужу не просто так, а предварительно выхлебав упомянутый литр…

С самого начала нынешней своей поездки Панама по делу и без дела вспоминал невысказанное предупреждение Ларионова: «второй раз заступиться за тебя я уже не смогу…» Лезла в голову даже дурацкая придирка непосредственного начальства, изволившего озаботиться из-за бутылки «Брынцаловки». Сколько он себе ни внушал, что будет здесь, в Питере, вкалывать как обычно, а всё лишнее пропустит мимо ушей, – да, видно, не смог… И уже понимал, что вчерашняя вечеринка с ребятами была этакой фрондой. Фигой в кармане, от которой вроде бы никому ни жарко ни холодно, а случись что – ведь и это лыко в строку пойдёт…

– Боря, – сказал он. – Ты ,ж понимаешь – я на работе…

– А мы что? Дурака тут валяем? Тоже мне, благородный следователь Шарапов. Мы здесь, между прочим, тоже хулиганов изредка ловим. И немножко даже бандитов. Слышал анекдот? Специально для тебя. Двенадцать часов ночи, звонок в отделение:

«Это м-милиция?» – «Да, это милиция». – «Т-тут н-на у-улице л-лежит д-дохлая л-лошадь и в-в-воня-ет. Уб-берите, п-пожалуйста…»

40

Частушка А. А. Шевченко.

41

Частушка А. А. Шевченко.