Живущий в ночи - Кунц Дин Рей - Страница 88

Однако вместо того, чтобы отправиться на поиски хлорки, я подошел к стоявшему на кухне телефону и набрал прямой номер радиорубки на «Кей-Бей». Но раньше, чем была нажата последняя цифра, я сообразил, что Саша уже закончила программу и сейчас должна ехать домой. Я нажал на рычаг и тут же набрал номер ее автомобильного телефона.

– Привет, Снеговик, – откликнулась она.

– Где ты?

– В пяти минутах от тебя.

– Двери машины заперты?

– А что?

– Ради всего святого отвечай: заперла ли ты двери машины?

После некоторого молчания она сказала:

– Теперь заперла.

– Не останавливайся ни под каким видом. Кто бы тебе ни сигналил: хоть друг, хоть полицейский. Особенно если это будет полицейский.

– А если я случайно собью маленькую старушку?

– Это будет не маленькая старушка. Она будет только казаться ею.

– Что-то ты стал в последнее время пугливым, Снеговик.

– Это не я пугливый. Это мир страшный. Вот что, я хочу, чтобы ты не клала трубку и в течение всего пути оставалась на связи со мной.

– Алло! Алло! «Эксплорер» – центру управления полетом: туман начинает рассеиваться. Посадку смогу осуществить самостоятельно.

– Ты мне зубы не заговаривай! Мне сейчас не до этого!

– Я это уже заметила.

– Я должен слышать твой голос постоянно. Все время, пока ты едешь домой. Каждую секунду.

– Голос нежный, как волна, – весело повторила она фразу, которую я так часто ей говорил. Ей явно хотелось подбодрить меня.

Мы говорили до тех пор, пока Саша не подъехала к дому и не заглушила двигатель «Эксплорера».

Несмотря на то что на дворе светило солнце, несмотря на все кумулятивные эффекты смертоносного ультрафиолета, мне хотелось выскочить наружу, подбежать к машине и встретить Сашу прямо у водительской дверцы, а потом идти рядом с ней с «глоком» в руке – до тех пор, пока она не пересечет двор и не подойдет к задней двери, через которую она всегда входила в дом.

Мне показалось, что прошло не меньше часа до того мгновения, когда наконец я услышал ее шаги на заднем крыльце. Она лавировала между цветочными горшками.

Открылась дверь, и я оказался прямо в широком луче солнечного света, ворвавшегося в дом вместе с моей любимой. Пинком захлопнув дверь, я схватил Сашу в объятия и прижал к себе так крепко, что на несколько секунд у нас обоих перехватило дыхание. Я целовал ее – теплую, реальную, красивую. Красивую и живую.

Но как бы крепко я ни прижимал ее к себе, какими бы сладкими ни были ее поцелуи, я по-прежнему не мог отделаться от предчувствия грядущей горькой утраты.

Часть шестая

День и ночь

32

Учитывая все то, что произошло в течение последней ночи, и то, что ожидало нас после следующего захода солнца, я никак не мог предположить, что мы станем заниматься любовью. А вот Саша никак не могла предположить, что мы не будем заниматься любовью.

Мои трясущиеся руки, мой перепуганный вид, мой страх потерять ее послужили возбуждающим средством и привели Сашу в такое состояние, что я был просто не в состоянии сказать «нет».

Орсон, джентльмен до кончика хвоста, остался на кухне, а мы поднялись в спальню на втором этаже и унеслись в мир без времени и пространства, где единственной энергией, единственной формой жизни, единственной светлой силой во Вселенной была Саша.

После этого, оказавшись в настроении, когда даже самые апокалиптические новости кажутся не такими уж страшными, я рассказал ей о событиях ночи – от заката до рассвета, про обезьян нового тысячелетия и Стивенсона, про то, что Мунлайт-Бей превратился в ящик Пандоры, в котором притаились мириады бед.

Если даже Саша решила, что у меня поехала крыша, она этого не показала. Когда я рассказывал ей о том, как после ухода от Бобби за нами с Орсоном гнался отряд обезьян, по Сашиному телу побежали мурашки, и ей пришлось накинуть халат. По мере того как я говорил, до нее постепенно доходили страшные истины: мы оказались в безвыходном положении, когда нам не к кому обратиться и некуда бежать, если даже удастся спастись из города, что, возможно, страшная зараза из Форт-Уиверна уже сидит в наших телах и грозит последствиями, которые мы не в состоянии даже представить. Осознав все это, Саша подняла воротник халата и туго стянула его вокруг шеи.

Если мой рассказ о том, что я сделал со Стивенсоном, и вызвал у нее отвращение, ей вполне успешно удалось скрыть свои чувства, поскольку, когда я закончил свое повествование, рассказав все до мельчайших деталей – даже про осколок фарфоровой куклы, найденный на ее кровати, она – все еще покрытая гусиной кожей – выскользнула из халата и вновь унесла меня в свой светлый мир.

На сей раз мы занимались любовью гораздо спокойней, двигались медленнее и прикасались друг к другу более нежно, чем раньше. Мы отдавались друг другу с прежней любовью и ненасытностью, но сейчас к ним добавилась еще и некая безысходность, вызванная ощущением того, что мы остались одни в этом новом мире.

Странно: мы чувствовали себя двумя приговоренными к смерти, рядом с которыми неотвратимо тикает будильник палача, и все же ощущения наши были слаще, чем когда-либо раньше.

А может быть, в этом и не было ничего странного.

Может быть, страшная опасность освобождает нас от любых ограничений, амбиций, стеснения, заставляет, как никогда отчетливо, понимать простую, но в обычное время забываемую нами истину: предназначение нашей жизни состоит в том, чтобы любить и быть любимыми, черпать красоту и радости этого мира, осознавать, что будущее может настать, а может – и нет, а вот по-настоящему мы живем только сегодня.

Если мир – такой, каким мы его знали до этого, – уходил в небытие, то теряли свое значение и моя писательская работа, и музыкальное сочинительство Саши.

Единственным, что у нас оставалось, были дружба, любовь и серфинг. Чудодеи из Форт-Уиверна сузили наше с Сашей существование до тех границ, которыми всегда Довольствовался Бобби Хэллоуэй.

Дружба, любовь и серфинг. Бери их с пылу с жару!

Бери их, покуда можешь! Наслаждайся ими, пока ты еще человек и способен оценить, насколько они прекрасны!

Некоторое время мы лежали в тишине, прижавшись друг к другу, дожидаясь того момента, когда время возобновит свой ход. А может, надеясь на то, что этого не случится.

Затем Саша проговорила:

– А теперь пора что-нибудь приготовить.

– По-моему, мы только что этим занимались.

– Я говорю про омлет.

– М-м-м… Эти вкуснейшие яичные белки! – промычал я, издеваясь над фанатичной одержимостью Саши идеями «правильного питания». Опасаясь холестерина, она всегда делала омлет из одних только белков, безжалостно выбрасывая желтки.

– Сегодня я приготовлю омлет с желтками.

– Вот теперь я понимаю, что действительно грядет конец света!

– Белки, желтки и много масла.

– С сыром?

– Ну, не оставлять же коров без работы.

– Масло, сыр, желтки… Ты положительно решила покончить жизнь самоубийством.

Мы изображали веселье. Но не чувствовали его.

И оба это знали.

И все же продолжали прикидываться, поскольку вести себя иначе означало бы признаться в том, насколько нам обоим страшно.

Омлет удался на славу. А также – жареная картошка и обильно намазанные маслом английские булочки.

Пока мы с Сашей кушали при свечах, Орсон кружил вокруг кухонного стола и жалобно скулил, а когда мы смотрели на него, вовсю изображал из себя голодающего ребенка из гетто.

– Ты уже сожрал все, что я положил тебе в миску, – сказал я ему.

Он фыркнул, выразив изумление таким беспардонным заявлением, и заскулил, обратив жалобный взгляд на Сашу, будто пытаясь уверить ее в том, что я беспардонно лгу, а у него, бедняги, и маковой росинки во рту не было. Вслед за этим Орсон упал на пол, перевернулся на спину и стал болтать в воздухе лапами, потом вскочил, встал на задние лапы и проделал танцевальное па вокруг своей оси. Он вел себя совершенно бессовестно.