Пуля нашла героя - Курков Андрей Юрьевич - Страница 50

И дописал Добрынин к письму просьбу выслать каких-нибудь новых хороших стихов.

А за окном вечер переливался в ночь. Темнота густела и оседала в ущелье, оголяя довольно сочное темно-синее небо, с которого по одной, по две, а иногда и по нескольку сразу сыпались звезды.

Добрынин, оставив письмо на столе, вышел на площадку и опять с полчаса стоял, задрав голову к небу.

Мыслил он о своих годах, о прошлом, о жизни, пролетевшей быстро, как падающая звезда. Даже думал о смерти, но думал без страха. Как-то слишком спокойно думал, как об очередном задании Родины. Только здесь уже ясно было, что смерть — это Порядок природы, а раз это Порядок, то тут уж только руками развести остается. Ничего не поделаешь. Другое дело гибель — это уже как бы задание Родины. То есть не само задание, а скорее результат чувства долга или же результат задания.

Мысли копошились у Добрынина в голове, как муравьи в лесном муравейнике. А он, не обращая внимания на эти мысли, смотрел в небо, любовался звездами, «облизываясь» на них.

Опять катилась по небу полная желтая луна. И удивительно было Добрынину наблюдать ее движение, медленное, но беспрерывное.

«А что, если там действительно есть рай?» — прозвучала в голове у народного контролера дерзкая мысль, приглушив своих сестер.

И еще сильнее всмотрелся он в звездное небо, отрицая мысль о рае мыслью об отсутствии Бога.

Подул неожиданный прохладный ветер, и словно холодная рука дотронулась до щеки. Добрынин поднял воротник пиджака и, придерживая его руками, пошел к краю площадки, туда, где нависал над глубоким ущельем деревянный туалет.

На обед был борщ, и Добрынин опять сидел за одним столиком с Медведевым.

Ели они с аппетитом, и, наверно, оба думали об одном и том же — о поваре Ковиньке, благодаря которому жизнь на Высоте Н. стала настолько интереснее.

Повар имел обыкновение выглядывать своей усатой физиономией из окошка раздачи, сверкать черными глазами и спрашивать у едоков:

— А шо, если добавки кому?

Был он удивительно добрым и мягким человеком, а кроме того заметил Добрынин, что есть у них с поваром что-то общее в душе. Видел он часто повара поздним вечером сидящим прямо на краю каменной «ступеньки», свесившим ноги вниз, в ущелье. Сидел он так обычно, бормотал что-то или напевал себе под нос и То задирал голову, чтобы на звезды посмотреть, то вниз, в ущелье глядел с заметным даже в темноте интересом.

Однажды Добрынин, пересилив свой страх, тоже подсел к нему, свесив ноги с площадки.

Познакомились они до этого и здоровались каждый раз, когда наталкивались друг на друга, но по душам еще ни разу не говорили.

— Ты любишь тут посидеть, — сказал, подсев, Добрынин. — Я уже как-то видел тебя вечером…

— А чего, — дружелюбно заметил повар. — Конечно, люблю. Я вообще красоту люблю, а здесь она во какая, — и широким жестом он обвел разорванные горами темно-синие горизонты. — Знаешь, когда надышишься за день всякой едой, так чистого воздуха хочется…

— Да, — согласился Добрынин. — Я тоже красоту очень люблю. И вот стихи люблю с юности, но как-то вышло, что сюда их не взял…

— Сам пишешь? — уважительно поинтересовался повар.

— Нет, — Добрынин улыбнулся. — Я уже написанные люблю. Раньше даже наизусть знал некоторые, но теперь и память не та, да и вообще как-то…

— А у меня тут стихи есть, — не без гордости сказал повар. — Я ведь тоже до них интерес имею. Шевченко есть, про Василия Теркина книжечка, она у меня еще с войны… Я тогда тоже поваром на фронте служил. Бывало, кашу варишь, а вокруг снаряды взрываются, а сам все мешаешь и пробуешь ее постоянно на соленость, и даже не думаешь, что убить тебя может…

— О, смотри, смотри! — перебил его вдруг Добрынин, тыча рукой в небо. — Смотри, звезда летит!

Оба уставились на яркую падающую точку, пока не потухла она.

— Интересно, чего они падают? — спросил Добрынин. — Я с детства об этом думаю… Повар пожал плечами.

— Бог его знает, — добавил он к своему жесту. — Может, крепления у них ослабевают на небе, вот и падают. Не может же быть, чтобы просто так и без причины.

— Не может, — согласился Добрынин. — И ведь интересно, что на нашу землю падают. Я как-то полночи просидел следя за ними и штук сорок насчитал…

— Ты меня про томатный соус спроси, тогда отвечу, — сказал Ковинька. — А про звезды… не моя это профессия, я ведь не военный… Но у нас, на Житомирщине, звезды намного больше, чем здесь, это я точно вижу.

— У нас в селе звезды тоже больше были, — в голосе Добрынина прозвучала сладкая тоска. — Но, может, они там уже и не такие, сколько лет прошло…

И каждый из них вспомнил вдруг свою деревню. Сидели они еще долго, сидели и молчали. А звезды все сыпались и сыпались с неба, хотя, может, и не звезды это были, а обломки далеких планет или эти самые метеориты, но только не искусственные, а обычные, те, что тысячами падают каждый день на землю, иногда попадая в дома или случайно убивая крестьян в поле, а иногда плюхаясь в речку и поднимая волну или просто брызги.

— Ну шо, если добавки кому, говори! — высунулась знакомая усатая физиономия из окошка раздачи пищи.

Добрынин к тому времени уже доел борщ и чувствовал, что еще хочет.

Подошел, протянул в окошко свою миску и тут же получил ее заполненную до краев.

Медведев ел медленно. Он еще и первую миску не доел, когда народный контролер за вторую принялся.

— Вкусно? — спросил Медведев у Добрынина.

— А разве нет? — довольно произнес народный контролер.

— Да я-то знаю, что вкусно. Я просто думаю, что там на Высоте Ж. сейчас едят? У них-то теперь Сагаллаев куховарит…

Добрынин с некоторым сочувствием покачал головой.

— Вот ведь как много в жизни людей от повара зависит, — сказал Медведев. — Я просто думаю: почему мне полковник Ефимов уже третий раз звонит, спрашивает, как там Ковинька, а когда я начинаю рассказывать, что он нам здесь готовит, то полковник трубку бросает. Не хочешь слушать, так не звони. Я так думаю…

— Может, они дружили с поваром? — предположил Добрынин.

— Ну, Пал Алексаныч, каждый офицер со своим поваром дружит, это дело очевидное.

— Ну а вы с Сагаллаевым дружили?

— Нет, — признался капитан, выбирая со дна миски гущу борща. — Как-то не выходило. Нелюдимый он был какой-то. Обычно повара народ разговорчивый, людей любят, а этот… может потому, что татарин?

— Может, — полусогласился Добрынин. Медведев поскреб ложкой в почти пустой уже миске. Потом поднялся, подошел к окошку, спросил про добавку.

Повар высунулся, подергал рукой правый ус и с сожалением объяснил, что остаток сам доел.

— Я ведь про добавку спрашивал, ну, думаю, раз никто больше не хочет, вот и съел… — сказал он.

Медведев не обиделся. Вернулся за столик и принялся за второе, за свиные котлеты с картошкой.

За соседним столиком, сгрудившись впятером, обедали глухонемые. А дальше, в углу столовой, одиноко сидели Вершинин и Канюкович, каждый за отдельным столом.

— Я тут как-то подумал, — снова заговорил Медведев, — что нас так мало, и в общем-то разные мы, — он оглянулся на обедавших, — но одно дело делаем. Приятная мысль, надо признаться. Очень приятная. Нам ведь уже недолго осталось, — и, перейдя на шепот, Медведев, наклонившись к уху Добрынина сообщил: — Наши уже постоянно на Польшу падают, а несколько раз даже до границы с социалистической Германией долетели.

Добрынин кивнул улыбаясь. Новость была действительно приятной. И хоть не очень чувствовал он здесь собственную полезность, хоть и с трудом в этом себе признавался, но причастность свою чувствовал и был этим горд.

Дело было в том, что никаких особых инструментов для контроля полетных качеств метеоритов у него не имелось, а вся проверка заключалась в некотором поглаживании готовых изделий ладонью с целью обратить внимание на шероховатости и явные негладкости поверхностей. И хоть делал Добрынин свое дело серьезно и исправно, но настоящего удовлетворения от собственного вклада в процесс почти не получал. Может, во всем виноват был его возраст. Может, он просто разучился получать удовлетворение?