Пуля нашла героя - Курков Андрей Юрьевич - Страница 51

Добрынин обернулся и с доброй завистью посмотрел на глухонемых. На Светлану, Севу, Григория и других. Они были молоды, сильны, красивы, и народный контролер вдруг подумал: жаль, что они не его дети. Такими детьми можно было бы гордиться…

Вспомнил тут о своих детях, из которых только одна дочь была жива.

О служебных детях не вспомнил. Были они для него как-очень дальние родственники, о которых обычно что-то знают, но никогда их не видели. И хоть первого сына Марии Игнатьевны он видел и прекрасно помнил, как привел Волчанова в квартиру, чтобы и тот посмотрел на малыша, но чувств, отцовских чувств в нем по отношению к служебным детям не было.

Несколько дней спустя вечером, выйдя в туалет, Добрынин по привычке застрял на безлюдной площадке на полчаса, уставившись задумчиво-вопросительным взглядом в вечно загадочное небо, населенное звездами. Снова смотрел он, как срываются вниз самые неустойчивые из них. Смотрел, серьезно думая на этот счет, и все еще тщетно искал объяснений такому поведению звезд.

Вечер был тихим и теплым. Безветренная тишина ласкала слух, и даже едва уловимое позвякивание посуды, доносившееся из открытого окна второго этажа общежития, из комнаты, где жил Вершинин, нисколько не отвлекало народного контролера от счастливого созерцания небесного движения.

Наконец, насмотревшись вдоволь на небо, пошел он к краю «ступеньки», пошел к туалету, но, не дойдя каких-то пяти метров до мостков, почувствовал на плечах чьи-то тяжелые руки. Эти руки остановили его, прижали вниз, и, когда он хотел уже выкрикнуть свое удивление и непонимание происходящего, появилась третья рука и закрыла ему ладонью рот. Он попробовал обернуться и посмотреть, кто это был за его спиной, кто это так дурацки шутил с ним в то время, как ему действительно надо было зайти в туалет и отправляться спать. Но обернуться не получилось.

Тут он почувствовал, как его волокут куда-то назад. Туалет стал отдаляться. С левого бока показалась стена завода. В этот момент кто-то из напавших ударил его по ногам, под колени. И он присел, и тут же два, а может и три, человека насели на него сзади, сильно держа за плечи. А чья-то ладонь попрежнему закрывала рот.

Добрынин попробовал что-то сказать или крикнуть через эту ладонь, но услышал лишь собственное мычание.

И напавшие ничего не говорили, молчали. Из-за этого вся ситуация была какой-то зловещей.

Добрынин попробовал пошевелиться, ослабить пальцы этих чертовых рук, вцепившихся в плечи. Не получилось.

И тут в этой напряженной тишине зазвучали чьи-то шаги. Добрынин скосил взгляд вправо, откуда эти шаги доносились, но никого не увидел.

А шаги становились все громче и громче — казалось, что идущий человек специально посильнее топает ногами, наслаждаясь своим значительным одиночеством.

Наконец Добрынин увидел шагавшего к туалету человека. Был это переводчик Канюкович. Кроме того, что он старался погромче топать ногами, он еще и насвистывал какую-то странную мелодию.

Рука, закрывавшая рот Добрынину, вдруг сильно надавила на губы, и Добрынину показалось, что нижняя губа треснула. Он действительно ощутил вкус крови на языке, но пошевелиться не мог. С болью в душе признался он себе, что нет у него силы сопротивляться невидимым, спрятавшимся за спиной врагам.

Скрипнули доски мостка. Хлопнула дверь туалетной будки, а потом звякнул металлический крючок, на который закрылся в будке Канюкович.

И вдруг все эти мелкие незначительные звуки были перекрыты неожиданно громким треском дерева, и на глазах у и так ошеломленного народного контролера туалет наклонился вперед, словно отшатнулся он от площадки, а потом с треском полетел вниз. И тут же как бы вдогонку прозвучал отчаянный человеческий крик, немного приглушенный. Это кричал переводчик Канюкович, летевший в будке вниз, в ущелье.

Кровь ударила Добрынину в виски. Заболело сердце. Он схватился рукой за грудь, ощутил, как ему не хватает дыхания. Закрыл глаза.

Судорога пробежала по его телу. Он перевалился с корточек назад, прильнув спиной и поясницей к прохладному кирпичу заводской стены, и вдруг понял, что его больше никто не держит. Обернулся, посмотрел по сторонам.

Вокруг было пусто и безлюдно. И снова царствовала тишина. Теперь даже из открытого окна Вершинина не доносилось никакого шума.

Дрожали руки, и в ногах тоже ощущалась дрожь. С трудом Добрынин поднялся и, постоянно озираясь по сторонам, все еще чувствуя, как колотится в груди до полусмерти испуганное сердце, подошел к краю площадки, к тому месту, где еще несколько минут назад висел над ущельем деревянный туалет.

На месте были тяжелые валуны, и по-прежнему придавливали они собою два сосновых ствола, на которых и была укреплена будка туалета. Только теперь оба ствола были обломаны на самом краю площадки.

Тишина зловеще гудела в голове, в ушах народного контролера.

«Надо что-то делать, — думал он. — Надо что-то делать».

Но ничего делать он не мог. Это было ясно. Все еще держась рукой за сердце, пошел он к домику. Пошел спешащей стариковской походкой, невысоко поднимая ноги и шаркая ботинками.

Медведев сидел возле радиостанции и слушал американский голос.

Первые же слова Добрынина заставили его щелкнуть каким-то тумблером, после чего в домике наступила полнейшая тишина.

С широко раскрытыми глазами капитан выслушал рассказ народного контролера.

Помолчал потом. Должно быть, обдумывая.

Попросил Добрынина зайти в его, капитанскую, комнату и подождать его там, а сам вышел из дома.

Добрынин сидел у Медведева за столом, сидел и время от времени как-то странно покачивал головой, словно и сам еще не верил до конца в происшедшее.

За окном было темно, и мысли народного контролера напомнили вдруг о том, что уже много недель не работает ночной прожектор, ранее освещавший площадку ровным тускловато-желтым светом.

«Темнота — лучшее время для убийства», — сказала Добрынину одна промелькнувшая мысль.

Стало народному контролеру жутковато. Тишина продолжалась, как продолжалась за окном и ночная темень.

Добрынин напряг слух: на мгновение показалось ему, что прозвучали где-то рядом, может быть даже в коридоре их домика, едва уловимые шаги.

Но на самом деле было тихо. И оставалось тихо еще , минут десять, которые Добрынин напряженно просидел за столом, стараясь даже дышать через ладонь — лишь бы неслышно было. А минут через десять вернулся капитан.

Выражение его лица было мрачно-окаменелым. На все он смотрел широко раскрытыми глазами и, казалось, ничего не видел.

Зашел к себе в комнату, провел этим странным взглядом по стенам, по Добрынину. Отошел к тумбочке кровати, вытащил оттуда бутылку водки и сел за стол.

Добрынин почувствовал сухость во рту. В принципе, он был не против немного выпить. Очень хотелось успокоиться.

Но Медведев машинально, не глядя, достал с подоконника один стакан. Наполнил его до краев и залпом, не прерываясь ни на секунду, осушил его. И даже не крякнул, даже глазами не пошарил по столу в поисках закуски. Даже не занюхал рукавом зеленого кителя.

Потом так же выпил еще второй стакан водки, а потом еще оставшиеся в бутылке сто граммов, составившие ровно полстакана.

Добрынин смотрел на все это с выражением недоумения и ужаса. Глаза капитана покраснели, а лицо приобрело бледно-зеленоватый оттенок.

И он вдруг, покачнувшись, глядя как-то осатанело в сторону окна, свалился со стула.

Добрынин поднялся, постоял над «ушедшим» в водку капитаном. Потом оттащил его к кровати, с трудом — сначала ноги, а потом уже и тело — забросил его на кровать и сам ушел к себе.

Лег, но так до утра и не заснул.

Утром Медведев был свеж и рассудителен.

После завтрака он заперся у себя вместе с Добрыниным и пытался выпытать у народного контролера какие-нибудь случайно забытые им детали ночного нападения и последовавшей за ним трагедии.

Они пили чай и уже десятый, наверно, раз повторяли друг за другом уже нарисованную словами картину происшествия.