Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг. - Яров Сергей - Страница 96

96

5

Пытаясь понять, почему одинокие люди оказывались на обочине блокадной жизни, отметим, что это не было лишь следствием безразличия властей и не всегда обусловливалось блокадной повседневностью с ее скудостью запасов хлеба и топлива. Не все действия требовали от тех, кто должен был спасать обессиленных, большого самопожертвования или огромной затраты сил – а они не всегда были готовы выполнить и малую часть возложенных на них обязанностей.

Примечательно, однако, и другое. Вид голодных, просящих подаяние «дистрофиков», беженцев, «ремесленников», в том числе и детей, не всех горожан побуждал к состраданию; разумеется, речь идет о постоянной заботе, а не об одноразовой милостыне. В помощи иногда отказывали и блокадники, известные нам как люди исключительно порядочные, добрые и благородные в отношениях с семьей и друзьями.

Обычно мало кто решается помогать неизвестным людям, не зная подробностей их жизни, их помыслов и расчетов – или приписывая их поступкам чуждые им цели. Во время блокады эти сомнения, казалось, должны были рассеяться, поскольку все понимали, что такое голод и как в действительности выглядят оставшиеся без поддержки и нуждающиеся в уходе. Но всегда ли делились с ними хлебом? Помогали ли им устроиться в госпиталь? Нет. Всегда ли поднимали упавших на снег и доводили до дома? Нет. Разве не знали, как живут «ремесленники», варившие в котле собаку? Видели, удивлялись, страшились увиденного – и проходили мимо.

Граница между «своими» и «чужими» существовала всегда, но особенно ощутимой она стала во время войны. У одиноких было меньше всего шансов выжить. Невозможно никого обвинять. Почти все оказались у края пропасти: поделиться им было нечем. Многие не могли преодолеть отвращения, встречаясь с незнакомыми людьми, особенно если у тех проявлялись признаки распада личности. Да и не все можно было сделать: группы блокадников, рискнувшие самостоятельно и без всяких указаний сверху организовать помощь, неминуемо вызывали бы подозрения. Утешали себя и тем, что есть кому заботиться о «дистрофиках». Есть больницы, обогревательные пункты, комсомольские бригады, дружины РОКК: подберут, обогреют, вылечат. И привыкали к зрелищам нескончаемых бедствий – как привыкали ко многому, что считалось ранее невозможным, но становилось частью блокадной жизни.

Блокадники в «очередях»

1

«Очереди» были символом военного Ленинграда. О них говорит почти каждый из очевидцев «смертного времени». Особенно заметными они стали в сентябре 1941 г., когда снизились нормы пайков. Страх, усиленный слухами о пожаре на Бадаевских складах и началом бомбежек, заставил горожан быстрее скупать еще имевшиеся в свободной продаже продукты. Магазины опустели. «Карточки» на мясо, сахар, крупу не удавалось «отоварить», даже обойдя несколько районов. Поскольку срок их действия был ограничен, люди искали любую возможность хоть что-то получить по ним. Горожане готовы были часами стоять даже у пустых прилавков и закрытых дверей магазинов – «держали место», не пропускали никого [1509]. У булочных «очереди» встречались менее часто, и, увидев одну из них в марте 1942 г., М. В. Машкова объясняла это тем, что «народ ждал и мечтал о прибавке и накануне терпел, не забирал хлеба вперед» [1510]. Не менее гигантскими являлись очереди у городских столовых: здесь можно было еще в октябре 1941 г. получить «бескарточные» блюда. Большие скопления людей стали приметой столовых «усиленного питания», открытых в 1942 г. Остро ощущавшаяся с конца октября 1941 г. нехватка керосина привела к тому, что даже за стаканом горячего кофе или чая у кондитерских собирались сотни горожан [1511].

Молчаливых «очередей» почти никто не видел [1512]. Сообщали оптимистические новости о «победах» Г. И. Кулика и И. И. Федюнинского, о скором снятии блокады, но чаще разговоры касались привычных житейско-бытовых вопросов [1513]. Передавались разнообразные слухи о грядущем повышении норм пайков – обычно накануне праздников или первого дня месяца [1514]. Учили друг друга как надо приготавливать суррогаты. А. И. Винокуров увидел в «очереди» женщину которая «уверяла своих соседок, что из столярного клея получается чудесное заливное» [1515]. Стойкий интерес вызывали рассказы о том, где можно «отоварить» нехлебные талоны. В. Г. Даев подчеркивал, что беседы в «очередях» в каждый период времени имели свою особую «болевую точку»: «Если в сентябре, например, разговоры касались ракетчиков, то в октябре говорилось… о пропитанной сахаром земле Бадаевских складов, о том, что милиция получила приказ расстреливать на месте спекулянтов. В ноябре говорилось об аферистах, подделывавших хлебные карточки… о баснословных ценах на хлеб. Постепенно совершенно прекратились разговоры о немцах, их считали чем-то вроде стихийного бедствия… прошедшего стадию кульминации» [1516]. Содержание разговоров менялось не только в зависимости от «злобы дня», но и потому, что люди «перегорали», уставали говорить об одном и том же.

2

«…Встретила на площади Льва Толстого неизвестного человека, который шел, плакал, смеялся, хватался за голову», – рассказывала одна из блокадниц о том, что увидела 25 декабря 1941 г. [1517]. В этот день повысили нормы пайка. «Очереди» могли быть и шумными, и сдержанными, но когда случалось нечто, вызывавшее небывалый прилив радости, люди не стеснялись своих чувств. Исчезали их угрюмость, чинность, раздражительность. Это наблюдалось и 9 декабря 1941 г., когда узнали об освобождении Тихвина. Никто в «очередях» не ругается, ждут прибавки к пайку. «Делятся услышанным, громкие голоса, оживление на улицах», – вспоминал об этом дне Л. Разумовский [1518].

Тот взрыв ликования, который произошел 25 декабря 1941 г., пожалуй, не имеет примеров в истории осажденного Ленинграда: такого не было даже во время снятия блокады.

«Какое счастье, какое счастье! Мне хочется кричать во все горло. Боже мой, какое счастье! Прибавили хлеб!… Нет, это просто спасение, а за последние дни мы так все ослабли, что еле передвигали ногами…Ура, ура и еще раз ура. Да здравствует жизнь!», – запишет в дневнике Е. Мухина [1519]. З. В. Островская вспоминала о жившей в бомбоубежище с тремя детьми «девочке-маме»: «Руки у нее тряслись, она со слезами радости показывала всем кусок клейкой тяжелой буханки и все повторяла: „Прибавили, видите, прибавили! Будет теперь ребятам"» [1520]. Ленинградцы в «очередях» обещали, что теперь пойдут работать, обращались к тем, кто встречался на пути. Все вслух, все навзрыд, все с криком: «…Обнимались и поздравляли друг друга с большим праздником, в ряде булочных… кричали ура, качали от радости завмагов…» [1521]

Своеобразное «сцепление» людей в очередях, разрушавшее преграды между ними, возникало не только во время всеобщего ликования. Есть темы, которые обычно обсуждаются охотно многими людьми, о которых любому есть что сказать. Частыми в блокадных «очередях» являлись рассказы о несправедливостях, о мошенниках, спекулянтах, ворах и грабителях, о «ловчилах», которые живут лучше прочих, не имея на это прав. Негодование соединяло горожан, упрочивало их моральные оценки и ведь это происходило каждый день. Когда однажды маленькая девочка с радостью сказала о смерти матери, давшей возможность питаться по лишним «карточкам», к ней «повернулись исхудалые лица всей очереди» [1522]. Здесь, под чужими взглядами, в скоплении людей человек должен был еще следовать нравственным правилам. А если не хотел этого делать, то встречал резкий и незамедлительный отпор – очередь дисциплинировала всех, порой жестоко, даже доводя их до гибели. Она сама обеспечивала порядок там, где и милицию никто давно не видел – равновесием людей разных возрастов, характеров, привычек.

вернуться

1509

См. запись в дневнике И. Д. Зелинской: «У магазинов очереди стоят как приклеенные даже при запертых дверях» (Зелинская И. Д.Дневник. 27 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 37); запись 2 ноября 1941 г. в дневнике А. П. Остроумовой-Лебедевой: «…Везде… были длиннейшие очереди, которые стояли у… пустых магазинов… совершенно не зная, будут ли привезены какие-нибудь продукты» (Остроумова-Лебедева А. П.Автобиографические записки. С. 264); воспоминания Л. Разумовского: «Выходит заведующий и говорит, что крупа не получена, мяса нет, макарон тоже. Взрыв возмущения. Никто не уходит. Все что-то требуют, что-то выкрикивают. Стоять тошно, но и уйти страшно. А вдруг? Стоим. Молчим….Проходит час, может быть, два. Многие не выдерживают, уходят» (Разумовский Л.Дети блокады. С. 28).

вернуться

1510

Машкова М. В.Из блокадных записей. С. 22 (Запись 1 марта 1942 г.).

вернуться

1511

См. запись в дневнике А. П. Остроумовой-Лебедевой 16 ноября 1941 г. об одной из знакомых: «Утром идет на Невский и там становится в очередь перед кондитерской „Норд“, чтобы выпить стакан сладкого горячего суррогатного кофе. В эту очередь набираются тысячи людей, так как ни у кого нет керосина, нет дров, чтобы вскипятить чайник воды» (Остроумова-Лебедева А. П.Автобиографические записки. С. 264); ср. с отмеченными в спецсообщении Управления МВД по Новгородской области 29 января 1953 г. жалобами студентов на работу буфета в Новгородском педагогическом институте: «…Стоим за стаканом чая два часа в очереди, как во время блокады» (Новгородская земля в эпоху социальных потрясений. Кн. 4. Новгород, 2009. С. 132).

вернуться

1512

С. И. Малецкий писал позже, что в «очереди» не было ни шума, ни ссор, но в 1942 г. ему было всего три года (Малецкий С. И.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 165). В. Г. Григорьев видел «полуживых людей… безучастных ко всему», стоявших в «очереди», но едва бы они оставались таковыми, если бы кто-то посмел, не имея прав, подойти первым к прилавку. «Очередь» «молча наблюдала» и за его схваткой с «ремесленником», пытавшимся вырвать у него хлеб, но из других источников мы знаем, что «очередь» обычно участвовала в избиении грабителей (Григорьев В. Г.Ленинград. Блокада. С. 37).

вернуться

1513

См. воспоминания А. Томашевской: «Рядом со мной в очереди стояла молодая женщина лет 20–25….Вид у нее был, как у всех нас, – дистрофический. Она сетовала на то, что не может устроиться на работу и получает иждивенческую карточку. Я посоветовала ей зайти к моей маме. Говорили мы долго» (Томашевская А. Яуслышала вздох толпы… // Память. Вып. 2. С. 197).

вернуться

1514

Готхарт С.Ленинград. Блокада. С. 46; Машкова М. В.Из блокадных записей. С. 22 (Запись 1 марта 1942 г.).

вернуться

1515

Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 244.

вернуться

1516

Даев В. Г.Принципиальные ленинградцы: ОР РНБ. Ф. 1274. Л. 89.

вернуться

1517

Инбер В.Почти три года. С. 167 (Дневниковая запись 25 декабря 1941 г.).

вернуться

1518

Разумовский Л.Дети блокады. С. 27.

вернуться

1519

Мухина Е.Дневник. 25 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 67.

вернуться

1520

Рассказ З. В. Островской цит. по: Адамович А., Гранин Д.Блокадная книга. С. 94–95.

вернуться

1521

Машкова М. В.Из блокадных записей. С. 16. См. также дневник М. М. Кракова 25 декабря 1941 г.: «Радость у всех на лицах! Народ повеселел, поздравляют друг друга…» ( Краков М. М.Дневник: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 4); дневник Ф. А. Грязнова: «Выходит заведующий магазином. Поздравляет с прибавкой. Целуются, не разбирая полов» ( Грязнов Ф. А.Дневник. С. 167); дневник Н. М. Суворова: «В булочных кричали ура! Радовались…» ( Суворов Н. М.Сирены зовут на посты. С. 39).

вернуться

1522

Лепкович А.Дневник. 24 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 59. Л. 11 об.