Тривейн - Ладлэм Роберт - Страница 49

– И что значит вся эта белиберда? – удивился Алан Мартин. По глазам было видно, что он ничего не понял.

– Доходы чиновника...

– Не имеющие ничего общего с законностью, – сказал Тривейн.

– А вывод? – Сэм откинулся на спинку кушетки. – Или, вернее, выводы? Их два. Во-первых, он мог взяться за изучение этого послания из-за своей любви к абстрактным размышлениям на конкретных примерах человеческого несовершенства... И во-вторых, у него мог быть какой-нибудь иной мотив... Правда, последнее утверждать не берусь. Джошуа – настоящая энциклопедия в юрисдикции, он вполне способен залатать те провалы, которые мы с вами обнаружили...

– Что лучше всего для «Белстар», – заметил Тривейн, помечая что-то в блокноте. – Что еще, Алан?

– Годдард просто вышел из себя, когда вы упомянули сенатора Армбрастера, – помните, как он царапал ногтями стол? Сенатор для него – запрещенная тема... По-моему, он не понял, к чему вы клоните, как, кстати, и я, по правде сказать... Я знаю, что Армбрастер – своего рода бельмо на глазу у больших корпораций, таких как «Дженис индастриз». Годдард не понял вашего вопроса о том, консультировались ли с сенатором по вопросу занятости...

– Армбрастер не получал консультаций, он сам давал их!

– Ну и что? Не понимаю...

– Либеральный сенатор на последних выборах позволил себе выпады в духе нового либерализма!

– Вы не шутите? – широко раскрыл глаза Викарсон.

– Боюсь, что нет... – ответил Тривейн.

– И последнее, о чем я хотел бы сказать, – продолжал Алан. – Все данные относительно авиапромышленного лобби – вранье! У них на все готовы ответы. Они старались убедить нас в том, что их доля в фондах лобби – максимум двадцать два процента. Но по данным самого лобби, компании принадлежат двадцать семь процентов, еще процентов двенадцать скрываются. Если бы я провел дополнительную проверку и связался с «Грин эйдженси» в Нью-Йорке, то нашел бы эти двенадцать процентов! Известно, что «Дженис» усиленно предлагала вложить в лобби минимум семь миллионов, но получила отказ... И вообще, доложу вам, лозунгов и ярлыков, которыми они прикрывают свои отношения, у них больше, чем в каталоге «Сирс рабак»!

«Да, ярлыки... Нация ярлыков», – подумал Тривейн.

– А кто руководит «Грин эйдженси» в Нью-Йорке?

– Арон Грин, – ответил Сэм Викарсон. – Филантроп, покровитель искусств, издатель собственных стихов. Превосходный человек!

– Мой единоверец, – добавил Алан Мартин. – Только он из «наших» в Бирмингеме, а не в Новой Англии, Коннектикут, – там, где мы, евреи, ели свою колбасу или получали по шее от поляков... Все это я записал.

Ярлыки, нация ярлыков...

Эндрю Тривейн сделал еще пометку на обороте конверта.

– Ничего себе, ценная информация, раби Мартин.

– И это после того, как вы убедились в моей эрудиции? Жестокий вы человек, господин председатель!

– Мы ценим вашу эрудицию, Сэм... Не так ли, Алан? Как ценим и ваш изысканный вкус при выборе подарков!

С этими словами Тривейн взял фонарик и нажал на спинной плавник акулы. Однако лампочка в пасти акулы почему-то не загорелась.

– Надо было купить батарейку. Так... Что же намерен сообщить наш ученый советник?

– Чепуху... Забавно, терпеть не могу это слово, а пользоваться им приходится часто. В данном случае оно самое подходящее...

Викарсон встал с кушетки, подошел к телевизору и побарабанил по нему пальцами.

– Что значит «чепуха»? – спросил Тривейн.

– Есть такой термин – no volotore. По крайней мере, это мой термин. – Викарсон повернулся и взглянул на Мартина и Тривейна. – Годдард пригласил сегодня юриста, но тот ни черта не понял, no volotore – ни черта не смог предложить... Правда, Годдард и пригласил-то его только для того, чтобы убедиться, что никаких противоречий с законом нет! Вот и все. И тот, конечно, мало что знает об этом деле.

– Господи, – сказал Мартин, – я опять ничего не понимаю!

– Глупый еврей! – Викарсон запустил в Мартина пустой пепельницей, которую тот ловко поймал левой рукой. – Да это просто прикрытие – наблюдатель, который смотрит на происходящее, словно судья! Он ловил нас на слове и задавал вопросы не по существу, потому что его больше всего интересовали формулировки... Понимаете? Он убедился, что у него не будет проблем. И попомните мое слово: сегодня не было сказано ничего такого, что можно было бы использовать в суде...

Закончив эту тираду, Викарсон откинулся на спинку кресла.

– Все это, конечно, очень хорошо, мистер Блэкстоун, – проговорил Тривейн, – но почему это вас беспокоит?

Тривейн специально сделал так, чтобы показать молодому Сэму, что он весь внимание.

– Очень просто, командир! Никто не пригласит юриста, и уж тем более из корпорации, никто не поставит его в столь сложную ситуацию, если только юрист не запуган до смерти. Спросите его о чем-либо – этот человек ничего не знает! Поверьте, мистер Тривейн, он и в самом деле знает меньше, чем мы!

– Вы начинаете применять тактику судьи Студебейкера, – заметил Тривейн, – больше рассуждаете на абстрактные темы...

– Ни в коей мере, мистер Тривейн. – Викарсон перестал расхаживать по кабинету и направился к кушетке.

Усевшись, поднял один из лежавших на чайном столике листков.

– Я сделал несколько заметок, – продолжал он. – Конечно, не аналитических, как Алан. Я ведь имел дело с опытными людьми, мне пришлось изворачиваться, задавать разные вопросы... И все же удалось кое-что выяснить... Но сначала ответьте мне на один вопрос: что бы вы сказали о тайном сговоре между двумя как бы противниками в ущерб третьей стороне?

Тривейн и Мартин переглянулись и снова впились глазами в юриста.

– По-моему, ничего такого, что можно было бы использовать в суде, сегодня сказано не было, – проговорил Тривейн, закуривая сигарету.

– Конечно, вопросы о квалификации сотрудников оспорить в суде невозможно. Но если добавить еще кое-какую информацию и копнуть глубже, такая возможность появляется.

– Что вы имеете в виду? – спросил Мартин.

– Годдард опустил тот факт, что он – то есть «Дженис индастриз» – не сообщил о квотах для стали, установленных президентом Комиссии по импорту в марте прошлого года, перед тем как были опубликованы статистические данные. То, что «Дженис» получила от «Тамисито» из Японии огромное количество железных болванок, было объяснено благоприятными рыночными условиями и умением заключать сделки.

Тривейн кивнул, а Мартин включил на несколько секунд подаренный ему фонарик.

– И что? – спросил он.

– А то, что в августе «Дженис» пустила в ход долговое обязательство на несколько миллионов долларов... Мы, юристы, всегда следим за подобными сделками: обидно, что нанимают не нас, ведь это всегда хороший гонорар... Простите, я несколько отвлекся. Фирмой, подписавшейся под долговым обязательством, была чикагская «Брэндон энд Смит», очень большая, и я бы даже сказал, аристократичная компания. Но почему именно Чикаго? У них полно своих фирм в Нью-Йорке...

– Продолжайте, Сэм, продолжайте! – сказал Тривейн. – И какой же вы сделали вывод?

– Я бы объяснил это так. Правда, мне пришлось кое-что для этого выяснить... Две недели назад «Брэндон энд Смит» приобрели третьего компаньона. Им оказался некто Йан Гамильтон, безупречный юрист и...

– Тот самый Гамильтон, – наклонившись вперед с конвертом в руке, перебил Сэма Тривейн, – что работал в президентской Комиссии по импорту?..

– Комиссия была распущена после того, как доклад отправили в Белый дом. В феврале, девять месяцев назад... И хотя никто не знал, примет ли президент предложенные ему рекомендации, пять членов комиссии, как и ожидалось, продолжали хранить молчание относительно своих выводов, несмотря на официальные запросы...

Выпрямившись в кресле, Тривейн сделал какую-то пометку на конверте.

– Отлично, Сэм... Это хороший след... Что-нибудь еще?

– Так, мелочь... Хотя, конечно, кое-что вы можете извлечь...

Они говорили еще целых сорок пять минут. Тривейн больше не делал пометок на конверте, он занялся приготовлением мартини из ингредиентов, затребованных из служебной комнаты. Анализ встречи с представителями «Дженис» был почти закончен.