Вторая кожа - ван Ластбадер Эрик - Страница 68

Однако, оставшись одна, девушка почувствовала, что сама во всем виновата. Одна-единственная ночь любви практически сорвала все их планы. Джеки молилась о том, чтобы Пол поскорее все забыл и как-то устроил свою жизнь, дал бы ей возможность уединиться в монастыре. Думала она и о матери. Раньше девушка не очень-то уважала свою мать за то, что та примирилась с образом жизни семьи, закрывала глаза на вымогательство, шантаж и убийства, которые происходили вокруг. Мать в ее глазах была ничуть не лучше мужчин, которые всем этим занимались. Но теперь Бог просветил ее, и Джеки поняла, сколько мужества потребовалось матери, чтобы вопреки всем семейным устоям привезти дочь в монастырь Святого Сердца Девы Марии. За это ее, несомненно, ждало жестокое наказание от рук дяди Альфонса — ведь она отвезла свою дочь в логово Гольдони и оставила ее там навсегда.

Молодая послушница была одна в часовне. Начали звонить колокола, эхо этого звона еще долго гудело под каменными сводами. Джеки продолжала молиться — за свою мать и за себя саму.

Книга третья

Двойник

Мы плохо всматриваемся в жизнь, если не замечаем в ней той руки, которая щадя — убивает.

Токио — Саут-Бич

Городской дом Кисоко в раннем утреннем свете выглядел заброшенным и пустым. Нависающие над ним огромные особняки хмуро глядели на неказистого малыша. Дождь прекратился, и, когда Николас слез со своего мотоцикла, сквозь просвет в тучах проглянуло солнце, залив все розовым, как внутренняя поверхность морской раковины, светом. Листья, сорванные ночным ветром, лежали на мостовой, словно следы, оставленные невидимыми духами.

Дверь открыла молодая женщина в одежде горничной, и Николас представился. С некоторой неохотой она впустила его в дом.

— Хозяйка еще не принимает. — Голос у горничной был слабый и невыразительный, как свист ветра в камышах.

— Нет нужды беспокоить Кисоко-сан, — сказал Николас. — У меня дело к Нанги-сан.

— Боюсь, что старик еще не проснулся, — донесся энергичный голос из дальнего конца прихожей. — Может быть, я смогу вам помочь?

Николас увидел человека средних лет, ехавшего к нему через вестибюль на инвалидной коляске. У него было длинное, породистое лицо с большими, блестящими карими глазами, обманчиво мягкими на вид. Во время движения хромированного инвалидного кресла было заметно, как работают сильные мышцы его торса. На мраморном полу вестибюля колеса шуршали чуть слышно. Горничная взглянула на него и удалилась вверх по лестнице.

— Я полагаю, Кисоко-сан... — начал Николас.

— Это моя мать, — прервал его инвалид. — Она ничего не рассказывала вам обо мне, да? — Он пожал массивными плечами. — Это на нее похоже. Меня зовут Кен, и я уже знаю о вас, Линнер-сан. — Он не поклонился и не протянул руку, вообще никак не попытался приветствовать Николаса.

— Хотя я и дал вашей матери слово не тревожить больного, но все-таки должен поговорить с Нанги-сан. Есть ряд деловых вопросов, в которых я кое-чего не могу понять.

Кен сцепил пальцы, и Николас увидел, что они покрыты мозолями.

— Это наиболее часто встречающаяся ипостась человеческого бытия. Неведение. — Инвалид снова улыбнулся. — Просто одни люди бывают более невежественны, чем другие.

Николас все смотрел на Кена. Кого он ему напоминал?

— Я беспокоюсь за Нанги-сан.

— Я думаю. Отвратительная болезнь — старость. — Кен положил свои огромные руки на колени. — Но с ним все будет в порядке, не беспокоитесь. — Он наклонил голову к плечу. — А вы знаете, что когда-то они были любовниками?

У Кена была неприятная манера разговаривать. Он напоминал следователя, который ведет допрос.

— Понятия не имею. — Николас лгал и делал это без особого труда.

— Неважно. Об этом едва ли кто вообще знает. — Кен, казалось, на мгновение задумался. — Они встретились в 1948 году в торуко, это нечто вроде турецкой бани, только на японский манер. Во время послевоенной оккупации эти заведения обслуживали американских солдат.

Услышав слово «торуко», Николас вздрогнул. Мать Хоннико тоже работала после войны в таком месте, оно называлось «Тенки».

— А где находилось это торуко?

Кен пожал плечами.

— В Роппонжи. Там находилось большинство из них.

Николас почувствовал, как у него по коже пробежал холодок. Что он почувствовал? Прошлое и настоящее переплелись друг с другом в тугой узел, который он не знал как развязать.

Николас слышал, что Нанги и Кисоко познакомились гораздо позже, двенадцать лет тому назад, значит, Кен лгал ему, но с какой целью?

— А как называлось это заведение?

Кен закатил глаза к потолку, вспоминая.

— Дайте подумать. Мне кажется, его называли «Тенки».

— Кен! — Внезапно прозвучавший резкий голос матери заставила сына обменяться взглядами с гостем. — Вечно ты надоедаешь людям! — Кисоко спускалась по лестнице, по которой минутой ранее поднялась горничная. Вероятно, она сказала своей хозяйке, что происходит внизу.

Кен даже не взглянул на мать, как-то странно усмехнулся и, не говоря ни слова, поспешил исчезнуть в глубине дома.

— Я не могу найти извинений странному поведению моего сына, — сказала хозяйка дома, подойдя к Николасу. — Единственное, что его может оправдать, так это... нездоровье. Он чувствует себя неудачником. — Кисоко была одета в домашнее кимоно цвета индиго из крашеного хлопка, но лицо и волосы были, как всегда, тщательно ухожены.

— Он похож на капризного ребенка, — заметил Николас.

— Извините меня, — улыбнулась женщина. — За то, что не нашла времени рассказать вам о Кене, тем более мне есть что рассказать. Что ж, ведь мы с вами только начали узнавать друг друга. — Она сделала жест рукой в глубь дома: — Сейчас как раз время завтрака. Вы к нам не присоединитесь? Боюсь, правда, что Нанги-сан все еще в постели.

Николас испуганно спросил:

— С ним все в порядке?

— Абсолютно. — Ее улыбка стала мягче. — Я же говорила вам, Линнер-сан, ему нужно только время. Он поправится, не беспокойтесь.

Николас открыл было рот, чтобы ответить, и вдруг почувствовал, что ему будто вставили между челюстями деревянную палочку. Тьма обрушилась на него, как земля в вырытую могилу, а мраморный пол начал пузыриться и растекаться под ногами. Он поскользнулся, попытался сохранить равновесие, но хватка Кширы стала еще крепче, и он упал на колени.

Его окружала тьма, в центре черепа возник глаз тандзяна, но видел он все совершенно по-другому, чем раньше. Перед Николасом был дом, в котором присутствовали гангстеры и рука Божья, любовь счастливая и несчастная, сердца, наполненные радостью, и сердца разбитые, слезы боли и жалости, ярость и промелькнувшая, как молния, вспышка злобы...

Когда Николас пришел в себя, он увидел склонившуюся над ним Кисоко. Она сидела на холодном мраморном полу вестибюля, держа его голову у себя на коленях, и слегка раскачивалась, как мать, убаюкивающая больного или испуганного ребенка.

— Я... — начал было он, но нахлынувшая волна слабости заставила его замолчать.

— Знаю, — прошептала Кисоко. — Я знаю, через что вы прошли, знаю, как вы страдаете.

— Откуда вы можете...

Линнер замолчал, потому что в его мозгу неожиданно возник образ Кисоко, какой она была в 1947 году. Ее окружала полутьма, в которой он мог видеть движущиеся бесформенные и безликие тени. Реальность как будто сместилась, и прошлое ожило вновь. Он физически ощущал ее любовь как нечто живое, как драгоценный камень, излучающий тепло, на ладони руки, и понимал, что она вошла с ним в психический контакт, убаюкивая его мысленно в своих объятиях.

Затем видение исчезло, но ощущение тепла осталось, и Николас на мгновение закрыл глаза.

— Вы практикуете тандзян, — прошептал он.

— Я знакома с Акшарой, — ответила она. — И с Кширой тоже. Знаю, что через вас струится свет и тьма.