Лютер - Дикман Гвидо - Страница 34

Через две недели повозка Мартина протарахтела по широкому каменному мосту, ведущему к воротам города Аугсбурга. Повозка, сопровождаемая четырьмя всадниками в кожаных доспехах, с трудом пробивалась по извилистым улочкам, направляясь к соборной площади.

Было уже почти совсем темно, свинцовые тучи клубились над головами приезжих. Дождь, подгоняемый ветром, хлестал по крышам города, который Мартин не мог рассмотреть сквозь маленький глазок, по настоянию охранников забранный решеткой. Он видел лишь призрачные силуэты высоких стен с зубцами и винтовыми лестницами да ряд ухоженных каменных домов.

Они проехали немного вдоль городской стены на запад и вскоре миновали еще одни ворота, за которыми открылась площадь в форме серпа. Тесно прижавшись стеной к стене, стояли здесь деревянные домишки, словно оспаривая друг у друга лучшее место. Между лачуг, в окнах которых не было стекол — лишь бычьи пузыри или козьи шкуры, — пролегали узкие переулки, в которых рядом с кучами нечистот громоздились горы мешков и ящиков. Квартал этот производил гнетущее впечатление, каждый клочок земли был чем-то завален. Пахло вяленой рыбой, дубленой кожей и прогорклым маслом.

По сравнению с жалкими лачугами, которые лепились к городским стенам, противоположная сторона площади выглядела более достойно. Здесь высился ряд солидных каменных домов с островерхими крышами, красивыми фронтонами и дымящими каминными трубами. Здесь, вблизи собора, по-видимому, селились купцы, торговцы вином и тканями, чиновники и архитекторы. Их дома, соединенные между собой готическими аркадами, увитыми виноградом, были отделены от убогого квартала довольно глубокой канавой — границей, отделявшей богатство от бедности.

Несмотря на то что дождь лил как из ведра, в городе было так шумно, что Мартину приходилось напряженно вслушиваться, чтобы понять слова своего попутчика, монаха-августинца из Лейпцига, который восторженно расписывал ему красоты богатого торгового города. Красоты, которые Мартин сквозь зарешеченное окошко деревянного фургона видел не лучше, чем если бы ехал под землей. Сильный дождь не мог заглушить звон и грохот, несущийся из мастерских каменотесов и плотников и сливавшийся с призывными голосами уличных торговцев.

Аугсбург был известен Мартину как город блистательных имперских съездов — рейхстагов. Его жители, в большинстве своем члены богатых гильдий и цехов, давно привыкли к тому, что время от времени князья, знать, рыцари и духовенство сплошным потоком двигались через городские ворота, наводняя улицы и площади. Торжественные обеды, турниры и прочие праздничные действа были в такие дни обычным делом. Даже император Максимилиан, о котором поговаривали, что он болен и при смерти, во время прошлых рейхстагов выезжал на соборную площадь на своем великолепном, белом как снег коне в сопровождении внука.

— Если ехать по этой улице, то вскоре вы увидите дворец Фуггеров! — сообщил Мартину его спутник. Он с трудом перекрикивал уличный гам и шум дождя. — Раньше у этих богатеев была контора возле скотного рынка, но для такого большого человека, как Якоб Фуггер, этот дом оказался слишком скромен, особенно теперь, когда сам император, как поговаривают, станет его должником.

«Конечно слишком скромен», — подумал Мартин и поморщился. Слухи о том, что с помощью денег аугсбургских богатеев надеются сделать императором испанского принца Карла, давно уже добрались до Верхней Саксонии.

— И тогда эти купцы смогут влиять не только на архиепископа Майнцского, но и на будущего императора, — пробормотал Мартин, дослушав комментарии своего попутчика. Все продумано! С угрюмым видом посматривал Мартин в зарешеченное окошко. Да, похоже, он в прямом смысле слова угодил прямо в пасть свирепого льва.

Вскоре повозка остановилась перед мощными стенами какого-то строения, напоминавшего крепость; во мгле и за пеленой дождя оно было похоже на гигантскую сломанную прялку. Подгоняемый грубыми окриками конных сопровождающих, Мартин выскочил из повозки и, ссутулившись, заспешил по узкой тропинке. Его привезли в аббатство ордена кармелитов, где ему отвели келью; там он должен был дожидаться встречи с посланником Папы.

Дрожа от холода, Мартин постучался в массивные, оплетенные цепями ворота, над которыми даже фонаря не было. Он слышал ржанье лошадей и топот копыт, из чего сделал вывод, что где-то неподалеку конюшня. За несколько минут ожидания он промок до нитки, вода струилась по лицу и шее. Ожидая привратника, он, как мальчишка, притопывал ногами, надеясь согреться. Но все было напрасно: холод, царивший у него в душе, не мог прогнать даже жарко натопленный камин, — это был леденящий, парализующий страх.

Молчаливый монах-кармелит со свечой в руке повел Мартина по каменным коридорам, где вовсю гуляли сквозняки. Путь наверх пролегал по бесчисленным лестницам и гулким залам. Мартин прилагал все усилия, чтобы как-то сориентироваться, но вскоре оставил свои попытки. Везде были только голые серые стены, в которых лишь изредка встречались ниши со статуями святых или скамьи для коленопреклонения.

Мартин невольно задал себе вопрос, почему его определили именно сюда, и вынужден был признать, что это аббатство, благодаря полной своей изолированности от внешнего мира, позволяло сохранить наибольшую секретность. Посланцы Папы, похоже, всё предусмотрели.

— Вас уже ожидают, брат Мартинус! — Кармелит указал свечой на небольшое помещение, дверь в которое была приоткрыта.

С бьющимся сердцем Мартин переступил порог и огляделся. Комната находилась под самой крышей, и потолок в ней был скошен, но тем не менее в ней было просторно и уютно. Сразу при входе располагался большой камин, в котором весело потрескивал огонь. Прямо перед оконной нишей, где виднелись запотевшие от дождя стекла, стоял дубовый письменный стол, за которым сидел пожилой монах. Монах этот, казалось, поджидал Мартина. Он неторопливо поднял голову и испытующе посмотрел на вошедшего.

— Ваше преподобие… неужели это вы! — Мартин с трудом преодолел свое желание громко закричать от радости, узнав своего эрфуртского настоятеля, главного викария фон Штаупица. Он подбежал к викарию, встал перед ним на колени и преданно поцеловал его руку. — Боже милосердный, преподобный отец! Как вы оказались здесь? У вас возникли сложности из-за меня?

Фон Штаупиц добродушно рассмеялся:

— Не беспокойся, брат Мартинус! У меня все хорошо. Я приехал сюда, чтобы помочь тебе справиться с твоими сложностями — с Божьей помощью!

Он сделал шаг назад и перекрестился. Потом вернулся обратно за письменный стол. Видимо, аббат дружественного монастыря предоставил главному викарию свой кабинет.

— Тетцелю запретили проповедовать, — сказал Мартин твердым голосом. Присутствие старого учителя наполнило его новыми надеждами и новой жизненной силой. — Говорят даже, что он сидит в Лейпциге под домашним арестом. Ведь это добрый знак, правда? Это, безусловно, означает, что Рим… — Он не договорил: его тело внезапно свело судорогой так, что он с трудом удержался на ногах.

— Это означает только одно: продавец индульгенций зашел в своей алчности слишком далеко! — фон Штаупиц, все еще улыбавшийся после столь бурного приветствия Мартина, вдруг внезапно посерьезнел. — Что с тобой, Мартинус? — спросил он. — Ты болен? Позвать врача?

— Сейчас все пройдет, святой отец… Я думаю, это из-за долгой поездки. А потом еще этот холодный дождь… — Мартин покрутил головой и потер себе рукой затылок. За окнами метались ветви высокого дерева, преломляясь в витражном стекле. Редкие листья, еще не сорванные ветром, отбрасывали призрачные тени на беленые стены комнаты. Мартин поежился и вздохнул: — А я-то думал, что в Южной Германии погода получше, чем у нас дома.

— Не уклоняйся от темы, брат Мартинус, — с упреком произнес фон Штаупиц. — Сейчас есть вещи поважнее, чем дождь.

— Помните ли вы те слова, которые сказали мне на прощанье, когда я покидал Эрфурт, преподобный отец? Я ведь прислушался к вашему совету. Я дошел до истоков. До самого Христа. В греческом оригинале ясно сказано, что Христос не говорит об отпущении грехов. Один молодой магистр подтвердил это своим исследованием. Его зовут Меланхтон…