Работа над ошибками - Леонов Василий Севостьянович - Страница 21

Может быть, сегодня не так уж и модно писать на эту тему. Но те, кого «демократически» «избрал» народ, готовят новую революцию, новый бунт. Если сегодня заткнули рты рабочим, и они молчат, – ведь это не навсегда. И профсоюзы забиты и унижены тоже не навсегда. И когда случится этот взрыв народного недовольства, боюсь, очень многие из тех, кто считает себя сегодня «государственными деятелями» пожалеют о том, с каким пренебрежением относились они к народным нуждам. «Новые» это чувствуют, знают и потому деньги свои держат зачастую «за бугром». Многие и паспорта запасные имеют.

Накануне суда мне передали для ознакомления мое дело. Оно произвело на меня удручающее впечатление. До тех пор думал о наших следственных органах несколько лучше. Поразил низкий уровень общей грамотности – следователи не знали элементарных правил русского языка, не говоря уже о содержательной части. Тридцать томов дела содержали по пять – шесть копий одного и того же документа. Как потом рассказывал мне Олег Божелко, следователь Иван Бранчель должен был регулярно представлять дело для ознакомления лично президенту. Вот и собирали, подшивали, чтобы продемонстрировать свое усердие по раскрутке компромата на Леонова. Лукашенко листал пухлые тома документов, хвалил за кипучую работу. Суду же потребовалось всего полтома (остальное можно было сдавать в макулатуру). Несколько томов, например, содержали запросы во все города и веси Республики Беларусь: какой недвижимостью владеет семья Леоновых? Можете представить, каково приходилось моим несчастным однофамильцам, которых терроризировали вопросом: в какой степени родства они со мной состоят, какая моя собственность имеется у них.

«Дело Леонова» стояло на контроле у главы государства, по должности обязан был следить за ним и генеральный прокурор Олег Божелко, когда-то работавший со мной в Могилевском обкоме партии. Я писал ему письма по существу дела, но он ни разу не ответил. Позже, когда я уже был на свободе, а Олег Александрович находился в России, мы встретились. Он честно объяснил, почему не отвечал: «Я все равно ничего не мог бы изменить. Мне было сказано главой государства: ты туда не вмешивайся».

У меня нет оснований не верить Божелко.

Судя по всему, Лукашенко с моим делом ознакомился крайне халатно. Бранчель носил ему все эти пухлые тома, Лукашенко видел, как они растут, – и ему было этого достаточно. Он просто не вникал в суть дела. Да, видимо, ему и надобности такой не было: он уже публично озвучил «компромат», а их задача доказать, подвести под «статью». Если бы он даже в полглаза посмотрел, увидел бы, что дело шито белыми нитками. В томах, например, результаты проверки по многочисленным объектам недвижимости, якобы принадлежавшим семье Леонова, и во всех бумагах одно и то же: проверяемый объект не принадлежит семье Леоновых. Тома протоколов допросов строителей – и ни одного факта нарушения. Точь в точь, как с «делом» Владимира Семенова, директором Могилевского комбината шелковых тканей, арестованного в первые годы лукашенковского правления. Президент знал, что я интересуюсь этим делом, поскольку хорошо знаком с Семеновым. И вот однажды при мне завел разговор на эту тему – было это в колхозе имени Фрунзе Шкловского района, куда Александр Григорьевич приехал «проверить на практике», насколько верны мои предложения по развитию свиноводства. Разговаривая с людьми о положении дел в Могилевской области, он бросил фразу, явно рассчитанную на меня: «Вот тут некоторые ходят, защищают Семенова, а мне следователи принесли шесть томов – представляете, шесть томов уголовного дела! Я, конечно, не буду ковыряться в них, но вы представляете, сколько материала!»

А цена тем томам была в сто долларов командировочных, якобы полученных Семеновым сверх установленных норм при поездке в Вильнюс, – именно это и числится в сухом остатке по делу Семенова.

Так было и со мной. Бранчель носил много томов, но толку от этого не было. Вероятно, Лукашенко думал, что какие-то грешки за мной все-таки водятся, – ведь вся следственная группа так серьезно занималась «делом Леонова». Могу лишь предполагать, что-либо Шейман подсунул ему какую-то бумагу, где написано, что я владею пятью коттеджами и пятью квартирами, либо сам выдумал с целью вылить ушат грязи, скомпрометировать, зная, что не опровергнут, не привлекут к ответственности за клевету и оскорбление личности. Он – вне закона. Привлекают, отправляют на «химию» журналистов за обычную критику его режима.

В конечном счете, в моем «деле» осталось лишь одно: будто бы я регулярно брал в «Рассвете» у Старовойтова огурцы, помидоры, колбасу и не платил за них. И якобы самый большой объем этой сельскохозяйственной «халявы» получил на свой день рождения в июле, хотя даже в «деле» зафиксировано, что родился 16 апреля. И еще якобы не заплатил за дачную мебель, которую в «Рассвете» изготовили по моему заказу. Из двухсот двадцати свидетелей в суд не вызвали лишь одного – Старовойтова Василия Константиновича, согласно предварительным показаниям которого я и был осужден. Хотя даже студент-первокурсник юрфака знает, что показания, данные свидетелем на предварительном следствии, не могут быть приняты во внимание судом без повторения их в ходе процесса, за исключением, когда свидетель не явился в суд по уважительной причине. А свидетеля Старовойтова сам судья Виктор Чертович попросил не приезжать на судебное заседание: понимал, что может сказать главный свидетель, и этот фарс может кончиться полным конфузом… Прокурор запросил восемь лет, судья ограничился четырьмя.

С Василием Константиновичем Старовойтовым мы познакомились в Климовичах, где я работал инженером, а он был директором совхоза «Роднянский». Несколько раз был на семинарах в его хозяйстве, на которых чаще всего изучали опыт решения социальных проблем. Первым в Беларуси Старовойтов начал бесплатно кормить людей, хорошо строил. Как Героя труда его постоянно ставили в пример.

После ухода с поста Хрущева начали восстанавливать районы. Был поставлен вопрос о восстановлении Хотимского района. Старовойтова вызвали в Могилев и в Минск на собеседование – хотели послать работать секретарем Хотимского райкома партии. А меня Климовичский райком партии намеревался рекомендовать на место Старовойтова. Но Старовойтов категорически отказался идти на партийную работу. Меня позже назначили директором совхоза «Милославичский», и мы стали коллегами.

Потом его забрали на место умершего Кирилла Орловского. Рассматривались две кандидатуры: секретарь Могилевского обкома партии Прищепчик и Старовойтов. Машеров выбрал Старовойтова. Мы работали руководителями хозяйств, пока я не стал заместителем начальника облсельхозуправления. Тогда и произошло наше первое столкновение. Старовойтов написал письмо на имя первого секретаря обкома, что ему нужно огромное число стройматериалов. По некоторым позициям речь шла о половине фондов области. На уголке была грозная резолюция. Но отдать все требуемое – значит, не дать больше никому. И я написал ответ, что удовлетворить просьбу товарища Старовойтова невозможно за неимением требуемых материалов. Через несколько дней по телефону позвонил лично Прищепчик, оравший так, что я даже опешил: «Как ты мог, трам-тарарам?! Ты что – не понял, что это приказ?! Я, первый секретарь обкома, решил дать, а ты не дал?» Я отвечал спокойно: «Тогда вы, Виталий Викторович, и дайте фонды. Я принесу вам всю разнарядку, и вы скажите, у кого и что я должен забрать. И я подчинюсь вашему приказу. Но сам я – не подпишу». Прищепчик послал меня на три буквы и бросил трубку. Старовойтов же потом около двух лет просто обходил меня стороной, даже не здоровался при встречах.

Потом в Слуцке начали делать сборные железобетонные помещения для сельскохозяйственных нужд. Они тоже были лимитированы. Я знал, что у Старовойтова есть потребность в помещениях, и хотя он не писал никаких заявок, дал указание выделить «Рассвету» два таких сборных помещения. Василий Константинович даже опешил: как это так? Леонов, которого считал чуть ли не своим врагом, и вдруг такая щедрость… Обиду как рукой сняло, стал даже здороваться со мной.