Работа над ошибками - Леонов Василий Севостьянович - Страница 22

Я перешел на работу в Горки. Потом вернулся в Могилев – отраслевым секретарем по вопросам сельского хозяйства. Здесь нам пришлось работать уже очень тесно. Заезжал в «Рассвет» нечасто, но делегации привозил: у Старовойтова действительно было чему поучиться.

Инициативу представить Старовойтова ко второй Звезде Героя труда выдвинул Тихон Яковлевич Киселев. А решать этот вопрос пришлось уже при Слюнькове, когда я уже был первым секретарем обкома. С Вадимом Поповым, который тогда заведовал сельхозотделом обкома, начали готовить материалы. Но как представить ко второй Звезде, когда в действительно передовом хозяйстве революцию (заслуживающую еще одного звания Героя) произвести в принципе трудно? Приросты были уже не очень высокими. Помучились мы долго, пока согласовали обоснования с соответствующими отделами ЦК КПСС. Летом он получил вторую Звезду, причем, по большому счету, получил заслуженно.

И вдруг читаю в «Известиях» статью «Не мешайте Старовойтову работать!» Оказывается, лично я мешаю Василию Константиновичу работать тем, что насаждаю систему земледелия с одногодичным использованием клеверов – то, что разработала Горецкая сельскохозяйственная академия. А Старовойтов не хочет! Статья была большая, нужно было реагировать. На большом областном совещании я ответил Старовойтову при всех: «Не хочешь, Василий Константинович, – не делай. Не было у тебя в хозяйстве хороших пастбищ и сенокосов, и не будет! Отказаться от новых научных разработок, опробованных на практике, я не могу. И ты уж прости, Василий Константинович, но вряд ли кто-то здесь тебе мешал. Скорее все-таки помогали. В твоей Звезде много твоих личных заслуг, но если бы тебе не помогала область, не было бы и твоего „Раса“!» Как мне сказали позже, это была первая публичная критика Старовойтова за все время его работы в должности руководителя хозяйства. Он – человек эмоциональный, не привык к критике – обиделся.

Когда я уже ушел со всех должностей в Могилеве, и мы случайно встретились, Василий Константинович общался со мной искренне, по-дружески.

Уже будучи в Германии я узнал, что Старовойтов провел реформы в своем хозяйстве. Попросил знакомых, добыть копии уставных документов нового «Рассвета» и передать мне в Германию – интересно, что затеял ветеран. Изучил и попросил немецких специалистов дать свое заключение. Они дали самую высокую оценку начинаниям Старовойтова, признались, что кое в чем Василий Константинович пошел дальше, чем они могли предположить.

После назначения на пост министра первым делом я побывал в «Рассвете», а осенью 1994 года собрал у Старовойтова весь аграрный бомонд Могилевщины. До того ему устраивали информационную блокаду, о проводимых им реформах старались ничего не говорить публично. Василий Константинович подробно рассказал, как проводил реформы, и что это дает людям и хозяйству. Все пришли к единому выводу: разумно, это – путь в будущее.

Во время уборочной в августе 1997 года мне приказали быть на совещании в Брестской области в хозяйстве Владимира Леонтьевича Бедули. Туда прилетел и Лукашенко и начал разговор не с уборочной тематики, а – со Старовойтова. «Вот, подлец Старовойтов, все развалил, разворовал, а ты, – ткнул он в меня пальцем, – его еще защищаешь!» Я возразил: «Там есть, кого защищать и что защищать!» Президент обратился к Гаркуну: «Немедленно снять с работы и посадить!» (имелся в виду Старовойтов). Бедный Бедуля вился вокруг, пытаясь начать разговор по существу и по своим делам.

Бывают странные совпадения. Вечером вернулся из Бреста, а утром ко мне в кабинет зашел Старовойтов – приехал по совершенно невероятному в той ситуации вопросу: хотел, чтобы я пошел к Лукашенко поговорить насчет памятника. Как дважды Герою труда Василию Константиновичу был положен памятник при жизни, и соответствующее решение об этом было принято еще при советской власти. Бюст был изготовлен, стоял готовый к установке. Старовойтов хотел, чтобы я не только поговорил на эту тему с президентом, но и обсудил вопрос его личного участия в торжественном мероприятии. Как устанавливать его без Верховного? Я рассказал, что было в Бресте, и спросил, почему Лукашенко так резко выступил против него. Старовойтов припомнил, что на президентских выборах он резко отказался поддержать его кандидатуру, посоветовав сначала навести порядок в собственном хозяйстве. «Знаешь, – сказал я, – после вчерашнего разговора я теперь тему памятника поднимать не буду – подождем, подумаем». Во время моего отпуска в 1997 году, исполняя поручение Лукашенко и, видимо, его или чью-то установку, заместители министра Зиневич и Шаколо отправились в «Рассвет», написали справку, из которой следовало: у Старовойтова ничего нет, сплошной бардак. Дмитрий Руцкий, первый заместитель, исполнявший обязанности министра, когда ему принесли эту справку на подпись, выгнал обоих из кабинета.

О том, что Лукашенко заказал эти справки на Старовойтова я узнал вернувшись из отпуска. Ни Зиневич ни Шакола о своих «расследованиях» в «Рассвете» ничего не говорили. Видно было, что им стыдно, но и мне было стыдно за них…

Встретились с Василием Константиновичем мы в изоляторе КГБ поздно вечером 11 ноября 1997 года, когда нас вели с допросов. Вряд ли встреча была случайной. Я поздоровался со Старовойтовым, но ответом был его ненавидящий взгляд. Понял, что он считает меня виновником своих страданий. Как потом выяснилось, защитником у Василия Константиновича был адвокат Валерий Ерчак. Не имею права утверждать, что Ерчак – ментовский адвокат, но большие сомнения в том, что он защищал Старовойтова, у меня не исчезли до настоящего времени. Не исключаю и того, что покаянное письмо в адрес Лукашенко Старовойтов все же писал. Естественно, в этом письме все следовало свалить на Леонова: дескать министр попутал. Что мог подсказать Старовойтову его защитник Ерчак, публично проявляющий теплые дружеские чувства к следователям, «ведшим» Старовойтова и мое дело?

На очной ставке нам не дали выговориться. Как только речь зашла о том, как мы обсуждали цену на эти стулья, следователь закричал: «Прекратите давить на Старовойтова!»

Больше мы не встречались.

Надо сказать про те злосчастные стулья, которые стоили для меня 3 года и для него 2 года свободы. Как-то, будучи в «Рассвете», зашли вместе со Старовойтовым, главным бухгалтером, председателем рабочего комитета в Мышковичский ресторан. Обратил внимание на мебель в фойе ресторана – столы и стулья из сосновой доски. Работа была простая, но добротная. Я строил дачу и мне нужна была простая дачная мебель. Спросил у Старовойтова, чьего производства мебель. Ответил, что делали это в колхозных мастерских. Попросил изготовить для меня такую же мебель, включив в цену накладные расходы.

И знать не знал, что Старовойтов решил «улучшить качество», и вместо того, чтобы разместить мой заказ в мастерских «Рассвета», обратился на «Бобруйскдрев». И заплатил там тройную цену, о чем мне и словом не обмолвился. А я даже не успел распаковать эту мебель – конфисковали в упаковке.

Никакой обиды на старика я не таю. Когда человеку семьдесят пять лет, две Звезды Героя, он ждет, что со дня на день установят ему памятник, и вдруг падает с такой высоты, в ужас тюрьмы, от человека можно ждать чего угодно. Тем более, что ему обещают за это свободу. Он всю жизнь, не жалея себя, трудился на государство, а подонки, пришедшие к власти, так искорежили ему закат жизни. Когда человек попадает в тюрьму, трудно думать о том, как твои показания отражаются на судьбе других людей. За решеткой почти все думают о себе, своих близких. И, тем не менее, власти не смогли до конца сломать Старовойтова. Поэтому и не решились везти меня к нему на суд, где я должен был выступать в качестве свидетеля, – хотя и готовили к этому. Не решились привезти и Старовойтова на суд ко мне, хотя по закону обязаны были это сделать. Конечно же, боялись, что не выдержит, запутается, скажет правду. Когда по окончании одного из судебных заседаний в Кировске ему надевали наручники, чтобы отправить в тюрьму, старик закричал в отчаянии: «Я ведь сказал все, что вы хотели!»