Стихотворения - Гудзенко Семен Петрович - Страница 5

5

1942

ОТДЫХ

Из боя выходила рота. Мы шли под крыши,              в тишину, в сраженьях право заработав на сутки позабыть войну. Но у обломков самолета остановился первый взвод. И замерла в песках пехота у красных        обожженных звезд. …Осколки голубого сплава валялись на сухом песке. Здесь все:        и боевая слава, и струйка крови на виске, и кутерьма атак             и тыла, ревущая,        как «ястребок». Нам отдых сделался постылым и неуютным городок.

Апрель 1942

БАЛЛАДА О ВЕРНОСТИ

Написано много о ревности, о верности, о неверности. О том, что встречаются двое, а третий тоскует в походе. Мы ночью ворвались в Одоев, пути расчищая пехоте. И, спирт разбавляя водою, на пламя глядели устало. (Нам все это так знакомо!..) Но вот      на пороге             встала хозяйка нашего дома. Конечно,      товарищ мой срочно был вызван в штаб к военкому. Конечно,      как будто нарочно одни мы остались дома. Тяжелая доля солдаток. Тоскою сведенное тело. О, как мне в тот миг захотелось не вшивым,        не бородатым,— быть чистым,           с душистою кожей. Быть нежным хотелось мне.                       Боже!.. В ту ночь мы не ведали горя. Шаблон:      мы одни были в мире… Но вдруг услыхал я:                Григорий… И тихо ответил:           Мария… Мария!    В далеком Ишиме ты письма читаешь губами. Любовь —      как Сибирь — нерушима. Но входит,      скрипя костылями, солдат никому не знакомый, как я здесь,        тоской опаленный. Его  оставляешь ты дома. И вдруг называешь:              Семеном. Мария!     Мое это имя. И большего знать мне не надо. Ты письмами дышишь моими. Я знаю. Я верю. Ты рядом.

1942

СМЕРТЬ БОЙЦА

Хороним друга. Мокрый снег. Грязища. Полуторка ползет на тормозах. Никак правофланговый не отыщет песчинку в затуманенных глазах. Торжественная музыка Шопена. Нелютая карпатская зима. И люди покидают постепенно с распахнутыми окнами дома. И тянется по улицам колонна к окраине, до самого хребта. Лежит он, запеленатый в знамена. Откинуты в полуторке борта. А на полные вырыта могила, а на поляне громыхнул салют, а чья-то мать уже заголосила, а письма на Урал еще идут, а время невоенное.                              И даже не верится, что умер человек. Еще не раз стоять нам без фуражек — такой уже нелегкий этот век. Уходят горожане постепенно, и женщины, вздыхая, говорят: — Погиб герой! В бою погиб военный! Как им скажу, что не убит солдат, что трое суток в тихом лазарете он догорал, он угасал в ночи, ему глаза закрыли на рассвете бессонные, усталые врачи? Ну как скажу,— привыкли за три года, что умирают русские в бою. И не иначе! Грустная погода. Но запевалы вспомнили в строю о том, как пулеметные тачанки летали под обвалами свинца. И снова говорили горожанки: — Так провожают павшего бойца…

1947

НА СТАРОЙ ГРАНИЦЕ

— Пожалуй, не стоит вертаться. Давай заночуем в горах. Не хочется мне расставаться, прощаться с тобой второпях. Давай заночуем в Карпатах, под звездами ночь проведем, на этих уступах щербатых, где люди поставили дом. И мы с лейтенантом Степновым, усевшись на круглые пни под низким навесом сосновым, опять остаемся одни, одни, как в тревожном секрете. Но это, конечно, не так: за той крутизной в сельсовете командует бывший батрак. А раньше за той крутизною держава кончалась моя и черной полоской лесною чужие тянулись края. А раньше здесь были заставы. И ты, лейтенант, оглянись: какими дорогами славы в Карпаты идет коммунизм! …Ночуем на старой границе, которой не видно уже. И нам почему-то не спится в горах на былом рубеже. Мы всю ощущаем планету и каждый ее поворот. Стирая границы, по свету Свобода на запад идет. Ее в деревнях и столицах народы выходят встречать. Еще нам на старых границах придется не раз ночевать… — Пожалуй, придется…— И снова прощаемся мы за селом. И лошадь уносит Степнова, и цокот умолк за холмом; и солнце прошло по эмали, слегка пожелтив синеву… И там, где мы ночью дремали, колхозники косят траву.