Героиня мира - Ли Танит - Страница 85

— Тебе придется позировать подолгу, несколько раз. И, возможно, картина придется тебе не по вкусу.

— Ты изобразил бы меня уродливой, — сказала я.

— Нет, — ответил он, — просто ты выглядела бы старше, а еще мне хотелось бы нарисовать тебе совсем светлые волосы.

Я подвыпила и потому не побледнела, а лишь сказала:

— Ты ясновидящий.

— И ты тоже, — ответил Дорин. — Способность к ясновидению встречается куда чаще, чем принято считать.

Завтрак завершился в семь часов вечера. Стемнело, и ученики маэстро позвали меня с собой на танцы. Я отказывалась, но никто меня и слушать не стал. Поэтому я отправилась с ними в один из домов Старой Дженчиры, где попыталась вспомнить па, которые показывала мне мама, и разучить новые. И вспомнила, и разучила, и выделывала курбеты вместе с другими, и все мы смеялись и пили вино в промежутках между променадами и тарасками.

Но за час до полуночи, словно заколдованная принцесса, я вспомнила, отчего мне так радостно, и кинулась прочь.

Город заполонили огни, подсвеченные лица, мольбы о поцелуе, развешанные повсюду гирлянды, жаровни, на которых пекли яблоки. Я пробралась сквозь любовный заслон Исибри и вернулась к себе. Казалось, в доме, кроме меня, никого нет. Я опустила занавеску у себя в комнате и зажгла лампу. Будто воришка — так и есть на самом деле — я вытащила розовую свечу. И приготовила эликсир.

Пусть я веду себя как полоумная, какая разница. Я потеряла рассудок из-за тебя. А кроме того, я чуть ли не наслаждалась, пока готовила масло, вдыхая ароматы, тонкий запах фиалок, а горящая свеча наполнила комнату благоуханием жженого сахара. Наверное, по всему городу женщины заняты тем же. Завтра улицы наводнят толпы влюбленных, которые не прочь встретиться.

Я поставила свечу в миску с водой, и весьма кстати, ведь не успела она прогореть до половины, как я уже заснула. Бормоча словно заклинание его имя, как и положено.

Наутро после Вульмартии я проснулась со сладостным ощущением сбывшегося желания. Потом огляделась вокруг, увидела остатки свечи, и содеянное показалось мне отвратительным. Словно бедняк, я примирилась со своим несчастьем и приняла его.

В дневное время по часу, а то и по два я позировала Дорину. С тех пор как мы с учениками Пеллы проявили некоторое доверие друг к другу, они стали намного дружелюбней, хотя за пять дней, прошедших после праздника, снова показали свою несхожесть. Когда Дорин потихоньку спросил, не соглашусь ли я позировать ему, старательно делая вид, будто я никогда не заговаривала о Бесконечности, я ответила положительно.

На пятый день, когда Дорин закончил наброски, я вернулась в лавку; мной овладело беспокойство, работать не хотелось, и я бездельничала. Я сидела, подремывая над листом бумаги, который отчасти успел превратиться в маковое поле со сфинксом. Ассистент Пеллы читал, примостившись за прилавком. Внезапно входная дверь отворилась. В лавку хлынул свет, потом произошло затмение. Стоявший на пороге человек оказался просто великаном.

Он пригнул голову, когда входил, и при этом что-то вспомнилось мне…

— Извините, — сказал он, обращаясь к ассистенту Пеллы, — в витрине магазина выставлена картина с изображением яблока… или скорее драгоценного камня в форме яблока…

— Мне очень жаль, но она не продается.

— А нет ли других работ того же художника?

— Боюсь, в данный момент нет. Он очень подолгу работает над картинами.

— Да, я так и предполагал.

Великан стоял в лучах солнечного света, падавших из моего окна. Тонко очерченное лицо, копна черных волос, величественная осанка. Только мускулы плеч и верхней части спины чудовищно гипертрофированы. Казалось, рабочая блуза может в любой момент лопнуть на вдохе. А вот левая нога немного искривлена и искалечена. При ходьбе он прихрамывал.

Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я поднялась с места. Карандаши со стуком посыпались на пол, и тут волна черных вспышек захлестнула мне глаза. Я подняла руки, пытаясь их прикрыть, и в это мгновение великан подошел ко мне и очень тихо спросил:

— В чем дело? Вы меня знаете?

— Да.

— Вам известно, кто я такой?

— Да. — Зрение мое прояснилось. Я поглядела ему в глаза и прошептала: — Вы Ирменк.

— Откуда вы меня знаете? Мы где-то уже встречались?

— Разве мое лицо кажется вам знакомым?

— В некотором роде.

— Мы никогда раньше не встречались. Я ни разу вас не видела. Но капитан галеры описал мне вашу внешность.

Мы говорили по-тулийски, каждый с иностранным акцентом, только они отличались друг от друга.

— Вы очень бледны, — сказал он. — Чего вы хотите от меня?

— Ничего. Разве только… я вовсе не желаю вам зла, одного лишь добра. Я рада, что вы обрели свободу… от того, что с вами было.

Он тихонько выдохнул воздух. И улыбнулся. Сразу видно, и Фенсер тоже это разглядел: он не из тех, кому по душе кровопролитие или ложь.

— Благодарю. Из-за вас у меня екнуло сердце.

— А у меня из-за вас, — ответила я.

Он вскинул брови, подумав, уж не заигрываю ли я с ним.

— Для меня это полная неожиданность, — проговорил он.

— Человек, освободивший вас… он вас освободил?

— Да, — сказал он, и лицо его посерьезнело.

— Он… он с вами?

— Не здесь. Не в городе. Но я знаю, как его найти. Кто о нем спрашивает? — спросил он, защищая своего защитника.

А что, если они — любовники, как в античных мифах? Вдруг он занял мое место? Я даже не понимала толком, откуда у меня взялись такие мысли. Из обрывков бесед в салонах Крейза… впрочем, этого достало, чтобы я дрогнула в нерешительности. Но я сожгла свечу, и она услышала меня. Нельзя мне отступать.

— Я хотела бы послать с вами записку для него, если можно.

— Можно.

Меня затрясло; я присела, стараясь не выронить карандаш.

(Ассистент Пеллы увидел, что мы поглощены беседой, и снова взялся за свою книгу, хоть я и позабыла подать ему условный знак.)

Я вцепилась в карандаш, но никак не могла пошевельнуть рукой. И вдруг Ирменк протянул ко мне через стол свою огромную лапу и положил ее поверх моей руки. Тепло, исходившее от него, походило скорей на тепло земли-суши, а не какого-либо живого существа, и вместе с теплом от этого человека веяло покоем, который передался и мне. Я снова обрела способность дышать и тогда опять взялась за карандаш и написала: «Фенсер, если ты помнишь меня, я здесь. Если хочешь меня видеть, я здесь. А если нет — позабудь о том, что прочел эти слова. Я вовсе никогда их не писала».

— Тут нет вашего имени.

Я подняла голову. Какая сила духа передалась мне через его руку. Проговорила:

— Скажите ему сами, ладно? Аара.

Медленно проходил день. В Старой Дженчире редко раздается колокольный звон, но наверху в мастерской горела свеча для отсчета времени. В шесть часов юноши с ужасным грохотом, а девушки — бесшумно ступая, спустились вниз.

Дорин так и не появился. Он все еще работает. Хвала богине: Пелла не придет в лавку, не посоветует мне отправляться домой, не пригласит меня к ужину.

Ассистент, которому полагалось оставаться в магазине до восьми, понемногу начал суетливо прибираться.

Я вышла на задний дворик и торопливо набрала из колонки, находившейся под фиговым деревом, воды в чашку. Я вернулась — ничего нового. Даже нет нужды спрашивать, не заходил ли кто-нибудь.

Ассистент не задал мне ни одного вопроса. Я не проронила ни слова с тех пор, как ушел Ирменк.

Стемнело. Ассистент зажег две лампы, одну у прилавка и другую у дверей.

Я сидела среди благословенной темноты и смотрела, как небо меняет цвет корицы на цвет пепла, на фиолетово-зеленую окраску винограда. Здания на другой стороне широкой улицы растворились в небе, а затем оделись в сотканный из светящихся окошек наряд.

Вскоре вниз сошел Пелла и, обнаружив меня в лавке, сказал:

— Дорогая моя Айара, что это вы тут делаете? Отправляйтесь-ка домой. А может, мне удастся уговорить вас задержаться и поужинать вместе с Дорином и девушками?