Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович - Страница 18

Подобно встрепенувшемуся соколу, Я вижу сквозь завистливую даль: Несешь ты гордо голову высокую, Качают сердце радость и печаль.

В ГОСТЯХ У МАРШАКА

Радушен дом и прост обличьем, Желанным гостем будешь тут, Но только знай, что в роге бычьем Тебе вина не поднесут.

Пригубишь кофе – дар Востока, Что черен, словно борозда. И над столом взойдет высоко Беседы тихая звезда.

Росинке родственное слово Вместит и солнце и снега, И на тебя повеет снова Теплом родного очага.

И припадет к ногам долина Зеленых трав и желтых трав. И все, что время отдалило, Вплывет, лица не потеряв.

Хозяин речью не туманен. Откроет, уважая сан, Он книгу, словно мусульманин Перед молитвою Коран.

И, современник не усталый, Шекспир положит горячо Свою ладонь по дружбе старой Ему на левое плечо.

И вновь войдет, раздвинув годы, Как бурку, сбросив плед в дверях, Лихой шотландец, друг свободы, Чье сердце, как мое, в горах.

Еще ты мальчик, вне сомненья, Хоть голова твоя седа, И дарит мыслям озаренье Беседы тихая звезда.

Тебе становится неловко. Что сделал ты? Что написал? Оседланная полукровка Взяла ли горный перевал?

А если был на перевале, Коснулся ль неба на скаку? Мечтал тщеславно не вчера ли Прочесть стихи ты Маршаку?

Но вот сидишь пред ним и строже Расцениваешь этот шаг, Повинно думая: «О боже, Ужель прочел меня Маршак?»

А у него глаза не строги И словно смотрят сквозь года… В печали, в радости, в тревоге Свети мне, добрая звезда.

КОЛЕСО ЖИЗНИ

Я — ДАГЕСТАНА ПЕС СТОРОЖЕВОЙ

Я — Дагестана пес сторожевой, Лишь свистнет он, к его судьбе причастный, Вновь вздрогну, как от раны ножевой, И полечу на этот зов всевластный.

Его вершины, славу, письмена Не я ли охранять давал поруку? И впредь с любовью женщина одна На голову мою положит руку.

И одолев в честь собственных заслуг Я вплавь громокипящие потоки, Несу дозор у входа в звездный круг, Где по ночам беседуют пророки.

*

Того, кто в грудь вложил небесный порох, Благодарю за чудное добро. И тем спасибо, милостью которых Имею я бумагу и перо.

Слагали люди вымыслы умело, И волей их всю землю был готов Несть бык один… Твори, как мастер, дело, Не поучая прочих мастеров.

И сказано в заветах было старых Еще при достопамятной поре: Пусть гончары рождаются в Балхарах, А циркачи рождаются в Цовкре.

Довольствуюсь лишь собственным наделом, Где я судить способен, как знаток, А речь держать пред незнакомым делом — Что шерстяной просверливать клубок.

ПОЛОЖИТЬ БЫ МНЕ ВРЕМЯ В СБЕРКАССУ

К моему покаянному гласу Вы прислушайтесь в зрелости лет: И не деньги, а время в сберкассу Положите — даю вам совет.

И с меня брать пример вам не надо, Забывал я, гульбой обуян, Что у времени праздного лада Дутый слог и дырявый карман.

Бросив на ветер красное злато, Смог купец возвратить его все ж, Ну, а дней и ночей, что когда-то Просадил я, уже не вернешь.

Лишь закрою глаза под луною, Как, фальшивым монетам под стать, Начинают, убитые мною, За спиною минуты сверкать.

Положить бы мне время в сберкассу, Чтоб его я с процентами снять Мог на подступах к смертному часу И заполнить стихами тетрадь.

ПОЭТЫ ПУШКИНСКОЙ ПЛЕЯДЫ

Поэтов звездный лик умножил я собой. Пушкин

«Когда б не Пушкин, Ваши имена — Как утверждать иные рады — Сверкали б ярче в наши времена, Поэты пушкинской плеяды.

Случилось вам во времени стези Скрестить с дорогой внука Ганнибала. И голос рек, сверкающих вблизи, Рокочущее море заглушало».

Вольны другие утверждать подчас Противоборством вскормленные взгляды: «Когда б не Пушкин, Кто б слыхал о вас, Поэты пушкинской плеяды?

Собой поэтов он умножил лик, Как сам признался честно и беспечно. Родоначальник должен быть велик, Чтоб целый род прославился навечно».

Никчемный спор… У мира на виду, Что есть предел заманчивой отрады, Хотя б одну затеплить мне звезду И стать поэтом пушкинской плеяды.

ПИСЬМО ИЗ БЕЙРУТА ЧИНГИЗУ АЙТМАТОВУ

Ты помнишь, Чингиз, как в Бейруте с тобой Однажды мы вместе гостили? От моря и неба шел свет голубой, И улицы вдаль нас манили.

Нам город дарил безмятежный приют, Прекрасен и днем был и ночью. Парижем Востока считался Бейрут, Я в том убедился воочью.

Все флаги в порту из приморских сторон, Туристы, купцы, и едва ли Забудем мы женщин различных племен, Что гурий собой затмевали.

Араб аравийский вблизи казино, Подъехав к отелю в машине, «Желаю…— стал розы бросать он в окно,— Я счастья моей синьорине!»

Манила реклам золотая напасть, Светясь от земли и до кровли. Казалось, что город весь отдан во власть Ремесел, услуг и торговли.

«Купите, мадам, это редкий браслет!» — «Ценою он слишком прекрасен», — «Отказ ваш в меня разрядит пистолет, И снизить я цену согласен».

Никто не врывался в дома со стрельбой, Качала луна колыбели. Забыть не могу, как под вечер с тобой Мы в клубе армянском сидели.

И кто-то в застолье промолвил: «Споем!» И тут, распахнув себя щедро, Запели армяне о чем-то своем Под шелест ливанского кедра.

А помнишь ливанца с крестом на груди, Что в баре за огненным зельем Сидел с мусульманином Мухаммади, И оба искрились весельем?

И речи вели на одном языке О милой стране, что едина. Бил колокол храма, и невдалеке Вновь слышался зов муэдзина.

«А помнишь, Чингиз?..» — я воскликнуть не раз Готов из былого Ливана. Мы в дом Джамбулата пришли, и в честь нас Велел он зарезать барана.

И горных вершин серебрились снега, И мирен был свод над горами. Держал тогда власть, как быка за рога, Страну возглавлявший Караме.

Сорвавшись, звезда отлетела во мрак, И канула в вечность минута. Убит Джамбулат — наш с тобою кунак, И прежнего нету Бейрута.

Бывало, евреи с арабами в нем Повздорят вдруг — слово за слово,— Но не прибегают к обмену огнем И мирно соседствуют снова.

А ныне лик черен у белого дня И слышится треск автоматов. «Скажи, — палестинцы спросили меня, — С тобой не приехал Айтматов?»

«Не смог в этот раз, — говорю я в ответ.— Он пишет… Он на Иссык-Куле». Вдруг вижу: седая, молоденьких лет, Выходит ливанка под пули.

И там, где в изломах дымится стена, Войны уже не замечая, Поет, обезумев от горя, она, Убитого сына качая.

Над каждой строкой моей траур повис, И здесь, где мы вместе бывали, На сердце свое я сегодня, Чингиз, Беру твою долю печали.

Кому это выгодно? — ты рассуди. Чьей дьявольской волею злою Стреляет ливанец с крестом на груди В ливанца, что венчан чалмою?

Кидаются в бой по сигналу ракет Все стороны нынче упрямо, Забыв, что Христа почитал Магомет И не отвергал Авраама.

И если здесь пуля пробьет мою грудь И будет смертельною рана, Я знаю, Чингиз, что направишь ты путь Немедля в столицу Ливана.

А знаешь, вчера мне — свидетель Бейрут — Приснилось: на счастье, едины, В обнимку по радуге дети идут Израиля и Палестины.

*

Читателей моих попутал бес, С тех пор как муза подает мне стремя: Одними вознесен я до небес, Другими ниспровергнут в то же время.

Тех и других молю в который раз Я не впадать пред истиной в измену. Зачем снижать иль набивать мне цену? — Кто я такой, пусть скажет мой Кавказ!

Высоко ли горит моя звезда Или сгорела на огне заката? Кто я такой, спросите у Цада, И скажет он, что стоит сын Гамзата.

Поэтов славных помнят имена, Могу ль я быть причисленным к их строю? Из тысяч женщин знает лишь одна, Чего я стою, а чего не стою.

Что может недруг о моей цене Поведать вам? Не верьте вы и другу. Заздравный рог, что движется по кругу, Пусть лучше вам расскажет обо мне.

Кто взвешивал и на каких весах Достоинства мои и недостатки? Вот если бы мы жили в небесах, Для вас бы я не представлял загадки.

Был вознесен одними как поэт, Другими ниспровергнут был обушно. «Хвалу и клевету приемли равнодушно» — Я не забыл мне поданный совет.

Молю друзей и недругов молю: Надеждою себя не утешайте, Не укрупняйте ненависть мою, А главное — любви не уменьшайте.