Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Афанасьев Вячеслав Николаевич - Страница 58

58

4. Я продолжал любить Россию

Не тот этот город и полночь — не та. Пастернак А люди С таинственной выправкой скрытой тыкали в парту меня, как в корыто. А люди с художественной вышивкой Россию (инстинктивно зшиток подъяв, как меч) — отвергали над партой. Чтобы нас перевлечь — в украинские школы — ботинки возили, на русский вопрос — «не розумию», на собраньях прерывали русскую речь. Но я всё равно любил Россию. (Туда… улетали… утки… Им проще. За рощами, занесена, она где-то за сутки, за глаз, за ночью, за нас она!) И нас ни чарки не заморочили, ни поштовые марки с «шаг» ющими [64]гайдамаками, ни вирши — что жовтый воск со свечи заплаканной упадет на Je [65]блакитные очи. Тогда еще спорили — Русь или Запад в харьковском кремле. А я не играл роли в дебатах, а играл в орлянку на спорной земле. А если б меня и тогда спросили, Я продолжал — всё равно Россию.

5. Поколение Ленина

Где никогда не может быть ничья. Турочкин …И встанут над обломками Европы прямые, как доклад, конструкции, прозрачные, как строфы из неба, стали, мысли и стекла. Как моего поколения мальчики фантастикой Ленина заманись — работа в степени романтики — вот что такое коммунизм! И оранжевые пятаки отсверкали, как пятки мальчишек, оттуда в теперь. И — как в кино — проявились медали на их шинелях. И червь, финский червь сосет у первых трупы, плодя — уже для шюцкоров — червят. Ведь войну теперь начинают не трубы — сирена. И только потом — дипломат. Уже опять к границам сизым составы тайные идут, и коммунизм опять так близок — как в девятнадцатом году. Тогда матросские продотряды судили корнетов револьверным салютцем Самогонщикам — десять лет. А поменьше гадов запирали «до мировой революции». Помнишь — с детства — рисунок: чугунные путы Человек сшибает с земшара грудью! — Только советская нация будет и только советской расы люди… Если на фуражках нету звезд повяжи на тулью — марлю… красную… Подымай винтовку, кровью смазанную, подымайся в человечий рост! Кто понять не сможет, будь глухой — на советском языке команду в бой! Уже опять к границам сизым составы тайные идут, и коммунизм опять так близок, как в девятнадцатом году.

6. Губы в губы

Когда народы, распри позабыв, В единую семью соединятся Пушкин Мы подымаем винтовочный голос, чтоб так разрасталась наша отчизна — как зерно, в котором прячется поросль, как зерно, из которого начался колос высокого коммунизма. И пусть тогда на язык людей — всепонятный, как слава, всепонятный снова — попадет мое, русское до костей, мое, советское до корней, мое украинское тихое слово. И пусть войдут и в семью и в плакат слова, как зшиток (коль сшита кипа), как травень в травах, як ли пень в липах тай ще як блакитные облака! О, как я девушек русских прохаю говорить любимым губы в губы задыхающееся «кохаю» и понятнейшее слово — «любый» И, звезды прохладным монистом надевши, скажет мне девушка: боязно всё. Моя несказанная родина-девушка эти слова все произнесет. Для меня стихи — вокругшарный ветер, никогда не зажатый между страниц. Кто сможет его от страниц отстранить? Может, не будь стихов на свете, я бы родился, чтоб их сочинить.

7. Самое такое

Но если бы кто-нибудь мне сказал: сожги стихи — коммунизм начнется, — я только б терцию промолчал, я только б сердце свое слыхал, я только б не вытер сухие глаза, хоть, может, в тумане, хоть, может, согнется плечо над огнем. Но это нельзя. А можно — долго мечтать про коммуну. А надо думать — только о ней. И необходимо падать юным и — смерти подобно — медлить коней! Но не только огню сожженных тетрадок освещать меня и дорогу мою: пулеметный огонь песню пробовать будет, конь в намете над бездной Европу разбудит — и хоть я на упадничество не падок, пусть не песня, а я упаду в бою. Но если я прекращусь в бою, не другую песню другие споют. И за то, чтоб, как в русские, в небеса французская девушка смотрела б спокойно — согласился б ни строчки в жисть не писать… …………………………………………………. А потом взял бы и написал — тако-о-ое… 26 сентября 1940 — 28 января 1941 {171}