Стихи - Петровых Мария Сергеевна - Страница 77

77

Из письменного стола

Записи, которые Мария Сергеевна Петровых делала, начиная с конца пятидесятых годов и до конца жизни, разбросаны по многочисленным тетрадям и блокнотам. Варианты стихотворных строк чередуются в них с заметками о прочитанных книгах и размышлениями о литературе, дневниковые записи — с черновиками писем. Записи эти, как правило, не предназначались для печати, велись нерегулярно, даты отмечены лишь в немногих случаях. Мы сочли возможным опубликовать те из текстов, в которых есть некая внутренняя завершенность, а в некоторых случаях взяли на себя смелость самим выбрать из множества стихотворных набросков относительно законченные строки и строфы. Нам кажется, что это хаотичное на первый взгляд собрание разнородных записей Марии Петровых внятно говорит о неустанной работе ее души и дает читателям возможность лучше понять, лучше почувствовать поэта и человека.

Составители

Пушкин давал в статьях своих удивительно точные и емкие определения. Его страничку «О прозе» надо знать наизусть. Это характеристика современной Пушкину прозы. На одной страничке с исчерпывающей полнотой он сказал о том, что мешает развитию прозы, и о том, в каком направлении должна она развиваться.

Как это надо знать и помнить нашим теперешним прозаикам и особенно поэтам.

Одна из пушкинских записей 1827 г. начинается: «Дядя мой однажды занемог» (о Вас<илии> Львовиче).

Неприметны осени касанья. Еще густ и зелен летний лес. Но таинственное угасанье — Видимой красе наперерез — Может быть лишь в блеклости небес. ИЗ ШУТОЧНЫХ

И. Ш.

Я создана для черствых именин. Равно — брюнет, шатен или блондин — Мне именинник чрезвычайно дорог Не в шуме празднества, а опосля. Любительница я вчерашних корок, Мне нравятся сухие кренделя, Остатки ветчины иль осетра Et caetera, мой друг, et caetera… (не ранее 1951, не позже 1954) [9]

…В знаменитом (одни — действительно поняли, другие — подражая или стараясь выказать хороший вкус) — «Выхожу один я на дорогу» — гениальна лишь первая строфа. Остальное — трогательно, очень по-детски, но от этой незащищенности и вправду щемит сердце.

И вот уже который год Я говорю: не может быть, Не может быть, не может быть — Тебе бы только жить да жить… И смерть зову, а смерть нейдет. ОБ «АЛЕКСАНДРИНЕ» АХМАТОВОЙ [10]

Как Вы думаете строить статью?

Мне кажется — сильнее всего была бы сухая хронология.

М<ожет> б<ыть> надо отчетливее сказать — почему друзья отошли от Пушкина.

В начале статьи о «Кам<енном> госте» Вы об этом говорите ярко, смело, кратко. Здесь надо это повторить — не дословно, конечно.

Недостаточно ясен образ Нат<альи> Ник<олаевны>. Не кажется ли Вам, что если Н<аталья> Ник<олаевна> так быстро утешилась с Муравьевым…

Надо отчетливее показать, как одинок был Пушкин, как один за другим отходили от него друзья. У читателя должно быть все время ощущение, что это Пушкин, величайший поэт. Надо сказать — что он писал в последние месяцы, его письма, сказать о его душ<евном> мужестве, кот<орое> дало ему возможность думать о литературе накануне дуэли.

ПЕРЕВОДЯ ТАГОРА Быть может, это нездорово, Но мною с некоторых пор Под знаком Ильфа и Петрова Воспринимается Тагор. Он как-то написал про йога, Прочесть — Господь не приведи. Ни с места йог, а строчек много, Поди-ка, попереводи! Ни с места йог. Стоит у моря, Глядит на раннюю зарю… Я столько с ним хлебнула горя, Что больше… Нет, благодарю. 3-е авг. (66 г.)

Не спится. Душно. Стучат поезда. Дни проходят томительно и быстро и бесплодно.

Вчера днем — Миша, потом — Толя[11]. Если бы хоть для них был толк от меня!

Толя переводит превосходно. Надо, необходимо помочь ему — сделать, чтобы эта работа стала в его жизни главной. Он будет великолепным переводчиком. Все, что он сейчас делает, — выше всех похвал. Победно преодолевает трудности, казалось бы непреодолимые…

Толя больше всего на свете любит литературу, больше себя, больше всего. О многих ли из литераторов именитых можно это сказать?

…Дымка, вероятно, думает: несмотря на то, что они меня так тиранили, я, кажется, поправляюсь.

У Книпович И Павлович Вышла склока Из-за Блока. НЕУМЕНИЕ ПИСАТЬ ПИСЬМА Миролюбивый свет настольной лампы И тишина. Вот тут бы и начать На письма наконец-то отвечать. И — не могу. Ах, адресаты, вам бы Понять меня, простить и промолчать. А, впрочем, вы и так уже молчите, Но вы, конечно, на меня в обиде. Вы правы и неправы. Никогда Я отвечать на письма не умела. Перед листком белевшим каменела. В том и позор мой, и моя беда. А если я кому и отвечала, То получалось «на коле мочало»; Я, как булыжины, едва-едва Из строчки в строчку волокла слова. Кому от писем этаких отрада? Их, разумеется, и ждать не надо, Мертвеет в письмах мой сердечный жар, Коль не дан мне эпистолярный дар. Август, 67

Был ли на свете русский человек, любящий свой язык, речь свою — которого не притягивало бы, как магнитом, «Слово о полку»?

Попытки стихотворного перевода — безумны, нелепы: утрачивалась божественная — поющая, рыдающая мелодия подлинника.

Но то, что к «Слову» тянуло — как это не понять!

Но не переводить его надо, а знать, как знает Катя или Володя Державин[12]. А я наизусть не знаю, но когда читаю — душа заходится.

Стоит на столе огромная белая роза, Прекрасная роза. Таинственно дышит и думает белая роза, Прекрасная роза. Чтоб воду сменить, подняла я хрустальную вазу, И сразу Ты рухнула на пол, осыпалась белая роза. А ведь ни один лепесток Не поблек. Как будто по знаку, намеку, приказу Ты рухнула сразу. Как же это случиться могло? Я не знаю, не знаю. Лежит на полу красота неземная… . . . Ведь ты же была Так свежа, так светла. Ни один лепесток не поблек. Такая таилась в них сила, и свежесть, и нега, И вот на полу ты лежишь, словно горсточка снега, И на сердце горе легло.