Калифорнийская славянка - Грязев Александр Алексеевич - Страница 11

– Твоё решение мудрое, вождь Шаста, – вновь заговорил Вывак. – Только где мы возьмём столько мужчин. Их у нас мало. Потому и жить сейчас трудно. Надо ловить рыбу, надо охотиться, надо защищать детей,  женщин, стариков.

– Многие мужчины нашего племени похищены испанцами и живут в их крепости, – сказал один из старейшин.

– Я знаю об этом,- кивнула Алёна.

– Они работают на полях испанцев и никогда не вернутся сюда, как бы они этого ни хотели. Они пленники испанцев, – заговорил другой старик.

– Тогда мы сами должны вернуть похищенных мужчин в наши хижины, к их детям и женам, – твёрдо сказала Алёна.

– Вернуть?! – первым удивился неожиданным словам вождя Вывак. – Но как это сделать?

– У испанцев ружья, пушки!

– У их крепости высокие стены, – заговорили старейшины.

Обо всём этом Алёна и сама знала, но видно было, что решение такого дела она уже обдумала.

– Но нам  не нужна их крепость, – вновь твёрдо и убеждённо произнесла Алёна. – Нам нужны наши мужчины. Разве испанцы не выводят их из крепости на работу?

– Выводят. Каждое утро. Потом  приводят на обед. После они опять работают до вечера. На ночь мужчин запирают в сарае до следующего утра.

– Вот по дороге с работы их у испанцев и надо однажды отбить, – предложила Алёна.

– Но их охраняют солдаты с ружьями.

– Много ли?

– Немного. Но с ними всегда ещё офицер на лошади.

– Мы нападём внезапно, неожиданно. Устроим засаду. И в этом будет наша сила против их ружей.

– Но потом они придут и отомстят нам за своих убитых товарищей.

– А мы никого из испанцев убивать не будем. Мы их свяжем, заберём у них ружья и наших мужчин.

– А как же другие? Там ведь не только наши люди.

– А другие пленники пусть идут, куда хотят. На все четыре стороны. Они будут свободны. Связанных же испанцев тоже отпустим. Пусть идут своей дорогой в крепость. Согласны ли вы со мной? – спросила Алёна, заканчивая разговор.

– Согласны, – закивали головами старейшины.

– А как думает обо всём  этом шаман Вывак. Согласен ли?

– Я поддерживаю решение вождя. Буду молиться нашему богу моря в священной пещере и просить у него помощи в задуманном деле на благо   племени макома.

– Тогда мне нужны десять воинов, – Алёна растопырила пальцы обеих рук. – Из тех, что есть у нас ныне. И мы сегодня же выйдем в путь. А сейчас позовите ко мне тех мужчин, кто работал когда-то в испанской крепости. Так?

– Так!

– Так!

– Так! – согласно сказали старейшины, вторя своему новому вождю.

Глава восьмая

Иван Кусков так и сделал, как советовал ему Алексей Петрович Нератов. На другой же день после беседы он пошёл на раннюю церковную службу в Спасо-Суморин монастырь, а там, в церкви Воскресения Господня, исповедался и причастился у отца своего духовного Галактиона.

Впрочем, он и сам бы это сделал без всякой подсказки, ибо любил ходить молиться именно сюда за монастырские стены, где в церкви Воскресенья под резной сенью стояла рака с мощами преподобного Феодосия Тотемского, мыслью, старанием и подвигом которого воздвигнута и стоит вот уже больше двух веков сия святая обитель…

…А началось всё в то далёкое время, когда монах вологодского Дмитриева Прилуцкого монастыря Феодосий, в миру бывший Феодосий Ульянов Суморин, игуменом своим Арсением был послан в Тотьму на соляные промыслы наблюдать и начальствовать над пятью или шестью монастырскими варницами. Тогда многие монашеские обители имели на тотемском промысле свои рассольные трубы: и Троице-Сергиев, что под Московой, и Железноборовский, что в соседней костромской земле.

Послушание своё монах Феодосий нёс исправно, но уж больно суетно, шумно было на промысле, и он всё чаще стал задумываться над словами одного монастырского старца, сказанные ему ещё в Вологде, перед самой поездкой сюда, в Тотьму: «Монах вне ограды монастыря, что рыба без воды».

Церковных служб в городских храмах, да и опять же среди людей, ему было мало, и Феодосий стал искать уединения в лесных чащах под городом, где ему никто не мешал творить свою молитву Господу. Так однажды он  забрёл на то место, где речка Ковда впадала в ПесьюДеньгу, а та в Сухону.  На высоком береговом мысу, поросшем густым лесом, слышно было только пенье птах, а звуки городского посада сюда не долетали, как будто его, посада, с улицами, торговой площадью, пристанью, слободами и людьми, обитающими там,  вовсе не существовало. Туда-то, на речной мыс,  стал ходить для делания уединённой молитвы монах Феодосий.

А одной зимой с соляным обозом отправился он в Вологду и  в родном ему Прилуцком монастыре, доложил игумену о трудах своих во славу Божию и монастыря, а потом пал перед настоятелем на колени и стал просить освободить его от послушания, послать в Тотьму другого монаха, а ему, Феодосию, позволить удалиться от мира и суеты  в лес под городом.

Долго игумена уговаривать не пришлось. Арсений сразу понял своего собрата и благословил его на тяжкий монашеский подвиг уединения ради молитвы Господу за всех людей грешных.

Следующей весной отправился Феодосий обратно в Тотьму. Там, освятив выбранное им для моления место и поставив крест, он перво-наперво вырыл себе полуземлянку с бревенчатым накатом, покрытым дёрном с травою, вскопал небольшой огород и в этих трудах и молитвах проводил всё время, место сие почти не покидая, а лес и речки стали для него оградой от суетного мира.

Теперь никому неведомо, долго ли Феодосий жил отшельником, но в городе, где среди посадских тотьмичей и варничного работного люда, оставил он по себе добрую славу,  как только  узнали о его уединённом житьи-бытьи, то стали приходить к нему за советом и с просьбами помолиться за своих ближних: то путешествующих, то болящих и недужных. Другие же построили для Феодосия небольшую келейку, куда он перебрался из своей полуземлянки. Иные же просили его позволения поселиться рядом для молитвенного уединения, и он никому не отказывал. Так появились первые насельники места сего. Их, братии Феодосия, было немного, но вскоре с помощью тотьмичей срубили они церковку во имя Воскресения Христова, украсили её иконами, и  в  освященном храме зазвучало для всех живущих здесь и приходящих слово Божие.

Преставился Феодосий зимой тысяча пятьсот шестьдесят восьмого года от Рождества Христова и положен был в церкви Воскресенья. С той поры и по сей день приходят люди к раке его, просят Феодосия о помощи, и получают её, избавляясь от немощей телесных и душевных… Люди чудесно прозревали после многолетней слепоты, или вставали на ноги расслабленные, и  на одре  лежащие…

…После исповеди и причастия Иван Кусков по наказу отца Галактиона тоже долго стоял на коленях перед ракою с мощами преподобного Феодосия, прося молитвенной помощи его в неведомом пути в дальнюю сибирскую сторону,  в тамошней будущей своей жизни и трудах. А потом пошёл в келью отца Галактиона для душевной беседы, как делал это не раз. Сейчас же она была ему особенно необходима. Он рассказал отцу Галактиону о всех недавних своих бедах и твёрдом решении идти в Сибирь.

– Жалею я о приключившемся несчастьи твоём, Иван, – сказал отец Галактион, – но ты не унывай. На всё воля Божья.

– На неё и уповаю, отче. Да на  добрых  людей.

– Так, так, – согласился Галактион. – Вот  Нератов, хоть и богатый человек, а поступил благородно, по-православному. Ибо радость принимающего – человеческая, а радость дающего – божественная. Стало быть, богатство его не греховно, и я радуюсь за него, за тебя,  за братьев твоих. А что порешил в сибирские города идти, то дело сие хоть и многотрудное, но не одним тобою деланное.

– Не я первый, не я и последний, – согласился Кусков.

– Да, туда давно дорога проторена нашими северными мужиками.  Каждый год, почитай, из Тотьмы, из Устюга Великого, или из иных каких недальних мест наших уходят люди разных званий в сибирские города. Бывает, что и обратно приходят, но это редко. Многие же  там  остаются навсегда, и часто безвестно.