Том 1. Стихотворения - Гумилев Николай Степанович - Страница 38

38

Рим

Волчица с пастью кровавой На белом, белом столбе, Тебе, увенчанной славой, По праву привет тебе. С тобой младенцы, два брата, К сосцам стремятся припасть. Они не люди, волчата, У них звериная масть. Не правда ль, ты их любила, Как маленьких, встарь, когда, Рыча от бранного пыла, Сжигали они города? Когда же в царство покоя Они умчались, как вздох, Ты, долго и страшно воя, Могилу рыла для трех. Волчица, твой город тот же У той же быстрой реки Что мрамор высоких лоджий, Колонн его завитки, И лик Мадонн вдохновенный, И храм святого Петра, Покуда здесь неизменно Зияет твоя нора, Покуда жесткие травы Растут из дряхлых камней И смотрит месяц кровавый Железных римских ночей?! И город цезарей дивных, Святых и великих пап, Он крепок следом призывных, Косматых звериных лап.

Пятистопные ямбы

Я помню ночь, как черную наяду, В морях под знаком Южного Креста. Я плыл на юг. Могучих волн громаду Взрывали мощно лопасти винта, И встречные суда, очей отраду, Брала почти мгновенно темнота. О, как я их жалел! Как было странно Мне думать, что они идут назад И не остались в бухте необманной, Что дон Жуан не встретил донны Анны, Что гор алмазных не нашел Синдбад И Вечный Жид несчастней во сто крат! Но проходили месяцы; обратно Я плыл и увозил клыки слонов, Картины абиссинских мастеров, Меха пантер — мне нравились их пятна — И то, что прежде было непонятно, Презренье к миру и усталость снов. Я молод был, был жаден и уверен, Но Дух Земли молчал, высокомерен, И умерли слепящие мечты, Как умирают птицы и цветы. Теперь мой голос медлен и размерен, Я знаю, жизнь не удалась… И ты, Ты, для кого искал я на Леванте Нетленный пурпур королевских мантий, Я проиграл тебя, как Дамаянти Когда-то проиграл безумный Наль! Взлетели кости, звонкие, как сталь, Упали кости — и была печаль. Сказала ты, задумчивая, строго: «Я верила, любила слишком много, А ухожу, не веря, не любя, И пред лицом Всевидящего Бога; Быть может, самое себя губя, Навек я отрекаюсь от тебя». — Твоих волос не смел поцеловать я, Ни даже сжать холодных тонких рук, Я сам себе был гадок, как паук, Меня пугал и мучил каждый звук, И ты ушла, в простом и темном платье, Похожая на древнее Распятье. Я не скорблю. Так было надо. Правый Перед собой, не знаю я обид. Ни тайнами, ни радостью, ни славой Мгновенный мир меня не обольстит, И женский взор, то нежный, то лукавый, Лишь изредка, во сне, меня томит. Лишь изредка надмено и упрямо Во мне кричит ветшающий Адам, Но тот, кто видел лилию Хирама, Тот не грустит по сказочным садам, А набожно возводит стены храма, Угодного земле и небесам. Нас много здесь собралось с молотками, И вместе нам работать веселей; Одна любовь сковала нас цепями, Что адаманта тверже и светлей, И машет белоснежными крылами Каких-то небывалых лебедей. Нас много, но одни во власти ночи, А колыбель других еще пуста, О тех скорбит, а о других пророчит Земных зелёных вёсен красота, Я ж — Прошлого увидевшего очи, Грядущего разверстые уста. Всё выше храм торжественный и дивный, В нём дышит ладан и поёт орган; Сияют нимбы; облак переливный Свечей и солнца — радужный туман; И слышен голос Мастера призывный Нам, каменщикам всех времен и стран.

Пиза

Солнце жжет высокие стены, Крыши, площади и базары. О, янтарный мрамор Сиены И молочно-белый Каррары! Все спокойно под небом ясным; Вот, окончив псалом последний, Возвращаются дети в красном По домам от поздней обедни. Где ж они, суровые громы Золотой тосканской равнины, Ненасытная страсть Содомы И голодный вопль Уголино? Ах, и мукам счет и усладам Не веками ведут — годами! Гибеллины и гвельфы рядом Задремали в гробах с гербами. Все проходит, как тень, но время Остается, как прежде, мстящим, И былое, темное бремя Продолжает жить в настоящем. Сатана в нестерпимом блеске, Оторвавшись от старой фрески, Наклонился с тоской всегдашней Над кривого пизанской башней.