Цветы зла - Бодлер Шарль - Страница 6

6

АЛЬБАТРОС

Нередко, для забав, стараются матросы, Когда скользить корабль над бездной вод глухих, Поймать могучего морского альбатроса, Парящего вокруг сопутников своих. Но только те его на доски опустили — Смутится царь небес, неловкий и хромой, И крылья белые, раскрытые бессильно, По палубе влечет, как весла, за собой. Воздушный путник тот, как он нелеп и жалок! Красавец бывший стал уродлив и смешон! Кто дразнит трубкою его, а кто вразвалку Идет, изобразив, как крыльев он лишен. Поэт, походишь ты на князя туч свободных, Знакомого с грозой, презревшего стрелков; Изгнаннику с небес, средь окриков народных, Гигантские крыла помеха для шагов.

ВОСПАРЕНИЕ

Над зеленью долин, над синими морями, Горами, рощами и слоем облаков, За гранью древних солнц и вечных их кругов, За недоступными надзвездными краями, Мой дух, ты движешься с проворностью пловца Могучего, чья грудь лобзаньям влаги рада, И с несказанною, спокойною отрадой Отважно бороздишь ты пропасти Творца. Подальше улетай от вредных испарений. Очиститься спеши в лазури золотой И пей, как девственный напиток неземной, Огонь, наполнивший небесные селенья. Сквозь скуку, и тоску, и сумрак горьких бед, Отягощающих теченье дней туманных, Блажен, кто силою полетов неустанных Уносится к полям, где вечный мир и свет. Чьи мысли по утрам, учась у птиц небесных, В свободную лазурь взлетают взмахом крыл. — Кто духом воспарил над жизнью и открыл Смысл языка цветов и тварей бессловесных.

СООТВЕТСТВИЯ

Природа храм, и в нем есть ряд живых колонн; Из них порой слова невнятные исходят; В том храме человек в лесу символов бродит, И на него их взор привычный устремлен. Как эха долгие друг другу отвечают, Сливаясь вдалеке в один и тот же глас, Безбрежный, как лазурь, окутавшая нас, Так запахи, цвета и звуки совпадают. Одни есть запахи невиннее детей, Как флейты нежные, зеленые как поле. — В других нам слышен тлен, но всех они властней И беспредельною мечтой плывут на воле, Как амбра, фимиам, и мускус, и алой, Поющие страстей и духа пыл живой.

«Mне память дорога эпох тех обнаженных…»

Mне память дорога эпох тех обнаженных, Когда Феб золотил кумиры воплощенных Богов, и были дни людей, на зов весны, Без лжи и без забот любви посвящены. Лазурь приветливым лучом на них горела; Здоровием дыша, цвело святое тело. Цибела, щедрая обилием плодов, Не тяготилася числом своих сынов, Волчица добрая, всю тварь под небесами Кормить готовая набухшими сосцами. Мужчина, красотой и силой светлый, мог Гордиться девами, в чьем сердце он был бог — Плоды немятые, не знавшие ненастья, Чья кожа гладкая звала укусы страсти! А в наши дни Поэт, поверивший в мечты, Порой свидетелем случайной наготы Мужчин и женщин став, клянет обман бесплодный, Стыдится и стоит с угрюмостью холодной Пред этим зрелищем, безмолвен и суров! Чудовищная плоть, накинь скорей покров! Нелепые тела, гнуснее, чем личины! Худые, жирные иль дряблые мужчины, Кого Бог выгоды, безжалостно глухой, Навек запеленал железной пеленой! И женщины, увы, бледнее свеч церковных, Принявшие разврат взамен утех любовных, И девы — дочери печальных матерей, Обезображенных плодливостью своей! Есть, правда, и у нас, на склоне жизни старой, Народам древности неведомые чары. Огнем сердечных язв изъедены чела, И прелесть томная на лица нам легла. Но скудные дары Муз наших запоздалых Не помешают нам, сынам веков усталых, Всегда несть юности невольный наш привет — Священной юности, в расцвете первых лет, С глазами ясными, прозрачными как воды, Разлившей на весь мир сочувственной природы, Как светлая лазурь, как птицы и цветы, Звон песен, аромат и сладость теплоты.

МАЯКИ

О Рубенс, лени сад, струя реки забвенья, Плоть свежая, любви чужая навсегда, Но где играет жизнь могучая, в движеньи Безостановочном, как воздух и вода. Да Винчи, зеркало, в котором тонут взоры, Где лики ангелов, с улыбкою немой, Исполненною тайн, сияют средь убора Лесов и ледников, закрывших край святой. Рембрандт, немолчная и скорбная больница, С большим распятием, висящим на стене, Где слезная мольба средь мерзости струится И зимний луч стрелой сверкает вдруг во тьме. Микель-Анджело, луг заклятый, где Герои Встречаются с Христом, где сумрачно встают Слепые призраки вечернею порою И саван пальцами искривленными рвут. Бесстыдство, грубый гнев и страсть изобразивший, Нашедший красоту на дне людских низин, О сердце гордое, художник, желчь таивший, Пюжэ, преступников печальный властелин! Ватто, тот карнавал, где много знаменитых Сердец, как бабочки, порхают и горят; Где средь ночных садов, цепями люстр увитых, Безумно кружится веселый маскарад. Ты, Гойя, жуткий сон, страна тобой воспетых Ведьм, варящих слепых зародышей в котлах, Старух у зеркала и девушек раздетых, Но, бесам на соблазн, оставшихся в чулках. Делакруа, в тени всегда зеленых елей Немое озеро, куда издалека Дурные ангелы бесшумно прилетели И где нам слышится песнь вольного стрелка. Все те проклятия, хуления и стоны, Восторги, крики, вздох, молебны, плач скорбей — Звук, эхом тысячи ущелий возрожденный, И для людских сердец божественный елей. То клик, повторенный от века часовыми, Приказ властительных и громких голосов, Маяк, пылающий над башнями ночными, Призыв охотников, забредших в глубь лесов. Воистину, Господь, вернейшего залога Достоинства души Тебе не можем дать, Чем этот вечный стон, из нашего острога К бессмертным берегам идущий умирать.