Храм фараона - Обермайер Зигфрид - Страница 35

— Не беспокойся об этом. Мне передали, что хабиру презирают наших богов и Сета в том числе. Один из твоих предшественников — его имя по праву никогда не называют — хотел дать народу Кеми одного-единственного бога в одном-единственном лице. Хабиру уже тогда разводили свой скот в Гоземе, и держались этой веры. Если мы вынудим этих отщепенцев заняться разумной работой, ни один из наших богов ничего не будет иметь против.

Семь дней спустя вооруженные отряды фараона забрали способных работать мужчин хабиру, и по всей стране Гозем прокатился великий плач. Изготовление кирпичей не было тяжелой работой, однако эта работа была грязной, и привыкшие к свободе хабиру чувствовали себя жалкими рабами.

Тем временем Изис-Неферт, вторая супруга царя, родила двух сыновей. Рамозе родился на несколько недель позже Амани, а Хамвезе — на несколько дней позже второго сына Нефертари Енама. Как будто ей было предназначено вечно оставаться второй — и как супруге, и как матери.

Фараон обрадовался этим сыновьям, однако раздираемая честолюбием Изис-Неферт надеялась, что он каким-то образом отличит ее, служительницу Амона. Но, увы, оба ее сына не могли изменить того, что Нефертари перед всем светом являлась единственной женой фараона, которая сидела рядом с ним на троне и сопровождала его почти во всех его поездках.

Именно Нефертари, ее одну, изображали вместе с Рамзесом на стенах храмов и дворцов, ее маленькая фигурка на изображениях нежно обнимала его ногу. Хотя Изис-Неферт жила в собственном дворце, обладала собственным придворным штатом и высоко стояла над наложницами гарема, ее злило положение вечно второй.

«Эта крестьянская шлюха, должно быть, владеет какими-нибудь колдовскими штучками, которыми привязала к себе фараона», — мрачно думала она. Когда он наконец поймет, что только бог всего царства Амона может поддержать его трон? А она, Бент-Амон, которую сейчас должны называть Изис-Неферт, — мистическое звено, которое соединяет его с Амоном и священным городом Фивы. Если бы другая, по крайней мере, не родила сыновей!

Ах, на сердце у Бент-Амон было так тяжело, что она должна была выговориться с кем-то, с человеком со своей родины, который понимал ее и уважал. Речь тут могла быть только об одном человеке — жреце-чтеце Незамуне, которого она привезла с собой из Фив и который твердой рукой управлял ее придворным штатом.

Вошедший жрец глубоко поклонился:

— О Богоподобная…

— Подойди ближе, мой друг, сядь ко мне.

Незамун был толстым осанистым мужчиной. Его вид возбуждал доверие, он выглядел добродушным, но под маской добродушия жил честолюбивый и спесивый человек. Как родственник рано умерших родителей Изис-Неферт, он был некоторое время ее опекуном. Благодаря связям он получил должность третьего жреца в храме Мут, и то, что ему недоставало в образовании, он возмещал коварством, клеветой и различными интригами. Для Изис-Неферт он был доверенным лицом из ее детства, и она охотно пошла навстречу его желанию попасть в ее придворный штат. Да, она даже предложила ему должность управителя своего дома. Однако не родственные чувства побудили Незамуна отправиться в Мемфис. Он надеялся благодаря протекции царицы однажды занять высокий пост при дворе или в одном из храмов Мемфиса. Об этом он, конечно, никому не говорил. Незамун знал, что его продвижение зависит от Изис-Неферт и что с рождением ее обоих сыновей были преодолены первые ступеньки на лестнице успеха. То, что его госпожа не была этим довольна, он узнал только сейчас.

— Что я имею от того, что семя Благого Бога, семя Амона взошло в моем теле? Он едва смотрит на Рамозе и Хамвезе, — жаловалась царица. — Он возится только с Нефертари и ее детьми. Конечно, Амани наследный принц, но после него я родила Рамозе, и, если с Амани что-либо случится, тогда… тогда…

Незамун любезно улыбнулся:

— Тогда, Богоподобная, Рамозе станет наследным принцем, да? Но вероятнее, что он может быть одним из наследников трона, ибо царь по своему желанию может назначить преемником какого-либо другого сына, скажем, второго сына Нефертари. Конечно, больше видов на будущее у Рамозе было бы, если бы… ну об этом сейчас не может идти и речи. Амани здоров, великолепно развивается, и сейчас его обучают стрельбе из лука.

Изис-Неферт вскочила и раздраженно заявила:

— А мои сыновья разве не здоровы? Разве они развиваются не великолепно?

— Успокойся, дочь моя. Я позволил себе сказать тебе об этом только потому, что я ранее брал на себя роль твоего отца. Нам не следует слишком спешить. Я ежедневно молюсь Амону, чтобы он увеличил свою власть в Мемфисе, укрепил ее и оказал нам милость тем, чтобы использовать нас в качестве своих орудий. И я твердо убежден в том, что мои просьбы будут услышаны. Однако боги никогда не действуют мгновенно, это было бы недостойно их и могло бы создать впечатление, что они послушны людям, будь хорошей женой сыну Солнца, будь покорной и терпеливой, уважай и почитай также Нефертари, потому что она уже завоевала сердце царя. Она также смертна…

Незамун помолчал и добавил:

— Все мы смертны, и наша судьба в руках богов.

Теперь он знал заботы своей госпожи, это были и его заботы. В его голове возник неясный план, который заставил вздрогнуть даже его самого, сверх меры честолюбивого человека. Никого при дворе Изис-Неферт не должны подозревать, никто не должен находиться в опасности. Ему будет стоить больших трудов и, возможно, многих лет соткать эту сеть, но цель достойна этого.

10

Согласно своей спонтанной натуре принцесса Мерит появилась в мастерской скульптора неожиданно, не сообщив об этом заранее. Пиай наблюдал за изготовлением статуй фараона в половину человеческого роста из твердого гипса, которые должны были служить скульпторам в Фивах в качестве модели. Фараон был изображен стоящим и сидящим, и всегда у его ног присутствовала фигурка Нефертари, нежно державшаяся за его колено.

Помощники пали ниц и испуганно замерли, когда они по золотому урею узнали в кругу придворных дочь Солнца.

Пиай поклонился и окунул измазанные гипсом руки в ведро воды.

— Если бы я знал, что ты почтешь меня своим визитом…

— Нельзя все знать заранее, — прервала Мерит поучительно и огляделась.

Она указала на крошечную фигурку Нефертари.

— Почему ты делаешь мою мать постоянно такой маленькой? В Фивах я видела однажды фигуру сидящего царя Небмаре, и его супруга Тее сидела рядом с ним в полный рост. Разве Нефертари имеет меньшую ценность, чем Тее?

— На этот вопрос, принцесса, тебе может ответить только Богоподобный. Но вся страна знает, как сильно Благой Бог любит и ценит свою Великую Царскую Супругу.

Мерит не выразила согласия и сразу перешла к следующей теме:

— Ты хотел сделать мою фигуру. Итак, я здесь.

— Что, прямо сейчас?

— А почему нет? Такова моя воля.

— Ну что ж, тогда твой слуга должен подчиниться, — ответил Пиай и схватился за ведро с гипсом. Он долил в него воды и начал молча лепить.

Мерит осмотрела мастерскую:

— Куда мне можно сесть?

— Я изображу тебя стоящей. Это более подходит для юной принцессы.

Пиай взял заранее приготовленную сырую фигуру из дерева и начал одевать ее в гипс. Честно говоря, принцесса ему была совсем не нужна, потому что Пиай лепил ее фигуру по старой египетской традиции: стройная, со сдвинутыми ногами, правая рука свободно свисает, в левой цветок лотоса. Широкое искусное ожерелье на плечах с золотыми знаками Анк и Нефер он лепил с натуры, как и чудесные сережки с крошечными скарабеями из ляписа и карнеола. Достигавший маленьких грудей, украшенный голубыми и желтыми фаянсовыми бусинками парик был повязан широкой золотой лентой с угрожающе поднятой головой кобры — огненным, отводящим все зло глазом солнечного бога Ра.

Мастер только наметил эти предметы, их более точное исполнение он отодвинул на более поздний срок.

Изображая лицо принцессы, Пиай выбрал средний путь. Были заказчики, которые хотели выглядеть как можно ближе к жизни, а были такие, которые предпочитали, чтобы их и в гробницах изображали юными. Для фараона и членов царского дома традиция требовала, чтобы индивидуальное изображение человека отражало затмевающее все величие детей Солнца, которые находятся по своему положению между земным и небесным. Прежде всего это относилось к царской чете. Для изображения двенадцатилетней принцессы подобной величественности не требовалось.