Храм фараона - Обермайер Зигфрид - Страница 81

Охрана передала каторжника Пиайя старшему надсмотрщику третьей гранитной каменоломни (их было здесь восемь), и это был единственный раз, когда высокий господин занимался судьбой каторжника.

Рассеянный толстяк с лицом, раздувшимся от злоупотребления вином, казалось, наслаждался своей должностью.

— Пиай? Бывший скульптор? Ну, это, конечно, преимущество. Можешь забыть свое имя, получишь номер… — Он вопросительно взглянул на писца. — Ага, двадцать три. Это, конечно, не значит, что ты здесь двадцать третий каторжник, просто твоего предшественника с этим номером несколько дней назад раздавило в каменоломне.

Старший надсмотрщик с наслаждением облизал толстые синюшные губы и повторил с удовольствием:

— Да, его раздавило. Так это всегда называют. Он не сумел достаточно быстро отскочить от блока скалы, который передвигали к Нилу, поэтому — раз, и все. От него ничего и не осталось, знаешь ли. Ты получил его номер, и, может быть, носить его ты будешь недолго…

Потом пришел кузнец и надел на Пиайя медный ошейник. Ошейник был с вмятинами, и на нем стояло число двадцать три.

— Он был на твоем предшественнике во время несчастного случая, и я должен был его немного подправить, — заметил кузнец.

Тем временем наступил вечер, и Пиайя отправили в спальный барак каторжников. Он представлял собой квадрат, окруженный стеной в человеческий рост, сделанной из кирпича. Квадрат был покрыт тростником и бамбуком, а сверху наброшена вонючая, кишащая насекомыми солома. Тут бок о бок лежали каторжники, скованные бронзовой цепью за ошейники. В большом помещении ужасно воняло потом, мочой, калом и прогнившей соломой.

Пиай был в таком отчаянии, что не находил сна, и, мучимый насекомыми, а также горькими мыслями, крутился с боку на бок, что вызывало проклятия и ругательства его соседей, потому что звенящая цепь дергала их за ошейники. К утру он наконец заснул, совершенно измотанный, расчесавшийся до крови, закусанный блохами, но рев жутко ругавшего надсмотрщика вырвал его из сна:

— Вставать! Вы, вонючие кабаны, крокодилы бы порадовались вашему тухлому мясу! Я побоями сдеру кожу с ваших спин, если вы не будете шевелиться быстрее!

У барака каторжников выстроили в два ряда. Заспанные, дрожащие от холода, многие из них были по-настоящему жалкие создания, заставлявшие удивляться тому, как они вообще могут стоять прямо. Младший надсмотрщик освободил их от общей цепи, другой раздал деревянные горшочки с дурно пахнувшей массой, которая оказалась кашей из ячменя грубого помола и всякого рода мертвых насекомых. Пиай с отвращением бросил горшок на землю, и мгновенно наступила странная тишина. Подошел надсмотрщик. Более любопытно, чем разгневанно, он спросил:

— В чем дело? Ты не голоден? Ты новенький, не правда ли? Наши повара не угодили твоему вкусу? Ну, мне жаль. В качестве замены я могу предложить тебе только побои, ничего другого, к сожалению, нет. На колени!

Тут и там послышался смех, и надсмотрщик приказал:

— А теперь руки на землю!

Сразу раздался свист от ударов бамбуковой палкой, быстро следовавших один за другим. Кожа загорелась, как будто ее ошпарили кипящей водой. Пиай начал визжать, беспомощно, униженно, он был куском избиваемого мяса, которое не могло обороняться.

Так начался первый день каторжника номер двадцать три в третьей гранитной каменоломне Суенета.

Незадолго до отъезда фараон назначил скульптора Хотепа, бывшего помощника Пиайя, надсмотрщиком над всеми скульптурными работами в обоих храмах и распорядился, чтобы он собственноручно сделал фигуры на фасадах. Он также должен был отвечать за работу всех скульпторов, изготовлявших статуи и рельефы.

Едва достигший двадцати лет, Хотеп был словно оглушен. То, о чем он так долго мечтал, теперь сбылось: Благой Бог сделал его начальником над всеми скульпторами и доверил ему самую сложную работу. Теперь он должен показать, что он может многое и что до этого он несправедливо находился в тени Пиайя. Хотеп хотел создать не такие же хорошие, а лучшие работы, чем мастер Пиай. Тогда со временем фараон передаст все должности преступного Пиайя ему, Хотепу. Однако он не будет таким глупцом, чтобы сердить фараона и хвататься за дочь Солнца. Есть люди, которым их высокая должность ударяет в голову, но он, Хотеп, не таков.

Молодой мастер отправился к Большому храму, собственно говоря, не имея никакого намерения, только для того, чтобы еще раз осмотреть площадь, которую должен будет обрабатывать в течение следующих дней. Как угрожающе сжатые громадные кулаки, из-за поднятых помостов возвышались четыре грубо обтесанные головы. Да, Хотеп почувствовал и понял эту угрозу и попытался справиться с ней.

Ра уже начал свою ночную поездку, подул прохладный ветер, но свежести молодой мастер не почувствовал. Тело горело, как в лихорадке, и пот струился по лбу и спине.

«То, что мог Пиай, ты тоже создашь, — попытался он успокоить себя. — Модели почти готовы, теперь дело только за точным расчетом. Что может получиться не так?»

Так он уговаривал себя, молодой, способный скульптор Хотеп, однако его сердце не верило в эти слова. Он жил теперь в бывшем доме Пиайя. Там он сел в маленьком, начавшем засыхать саду и сказал себе: «Итак, все по порядку. Сначала ты должен доделать Малый храм, и Благой Бог ожидает, что ты сам закончишь фигуры на фасаде. Предстоит многодневная работа, предшествующая окончательной шлифовке. Одновременно с этим в полном спокойствии ты подготовишь себя к работе в Большом храме, не торопясь, основательно, точно. На это у тебя есть два-три года. Благой Бог тебя не торопит, для Большого храма срок не установлен».

Хотеп ощутил, как его волнение уменьшается, теперь он стал мерзнуть на прохладном вечернем воздухе. От других он не потерпит ни малейшей халтуры, они его еще узнают. Мысль о власти и будущих почестях охладила его. Спина его выпрямилась, у него появилось гордое осознание того, что он стоит выше других. Страх перед большим и ответственным делом отступил куда-то в уголок его сердца. Он уменьшился, но не исчез.

2

Едва прибыв в Фивы, фараон приказал явиться своему «младшему брату-близнецу», принцу Сети. Однако Богоподобному пришлось подождать, потому что Сети в свите Енама разыскал один из тех домов, в которых богатые и почтенные мужи развлекаются в кругу красивых девушек. Оба принца с несколькими друзьями сняли весь дом для себя, так что «садовник очаровательных цветов», как высокопарно именовал себя владелец дома радости, после прибытия сына Солнца и его гостей выпроводил остальных гостей. Одна из очаровательных «цветков», хихикая, уже устроилась в несколько неуклюжих объятиях Сети, когда гонец из дворца, которому было известно, что принцы здесь охотно задержались, передал волю фараона.

— Ты уверен, что, перед глазами Благого Бога должен появиться не наследный принц Енам, а я?

— Да, господин, фараон желает видеть принца Сети.

Сети, над которым витали еще опьяняющие ароматы дома радости, торопливо собрался и появился перед глазами фараона, своего высокочтимого отца, с сердцем, полным страха, потому что не знал, что его ожидает. Однако лицо Благого Бога излучало благоволение, и, когда Сети предложили усесться поудобнее, его взволнованное сердце снова забилось в привычном такте.

Нефертари тем временем предпринимала робкие попытки отговорить своего супруга от его плана, потому что была по-женски солидарна с дочерью, которую заставляли поменять объятия любимого мужчины на ненавистную супружескую постель. Но фараон уже принял решение и должен был, как это было свойственно ему, быстро воплотить его в жизнь. Поэтому Нефертари не захотела принимать участие в этой беседе. Вообще-то она чувствовала антипатию к этому Сети, потому что находила неподобающим то, что он был так похож на ее супруга. Фараон Рамзес мог быть только один-единственный, и этот единственный принадлежал ей.