Витязь в тигровой шкуре(изд.1969 года) - Руставели Шота - Страница 11

11

ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ ТАРИЭЛА, ВПЕРВЫЕ ПОЛЮБИВШЕГО

Стал рассказывать он снова, пересиливая муку: «Раз, с охоты возвращаясь, Фарсадан мне подал руку. Он сказал: «Пойдем к царевне и ее развеем скуку». Боже, как я жив доселе, обреченный на разлуку! Дивный сад, приют блаженства, я увидел пред собою. Там, как сирины из сказки, птицы пели над листвою. Благовонные фонтаны били розовой водою. Вход в покои был завешен аксамитовой тафтою. За оградой изумрудной, в окруженье тополей, Царь сошел с коня у башни безоаровой своей. Драгоценная завеса колыхалась у дверей. В этот день копье печали над душой взвилось моей! Турачей, убитых в поле, царь велел отдать прекрасной Я понес их за владыкой и попал в огонь, несчастный! С той поры оброк тяжелый стал платить я муке страстной Ранит доблестное сердце лишь один клинок алмазный. Царь скрывал свою царевну от вельмож и от народа. Не желая быть невежей, задержался я у входа. Царь вошел, сказав рабыне: «Здесь со мною воевода, Он привез царевне дичи для домашнего расхода». Тут Асмат открыла полог, и увидел я на миг Ту, чей взор копьем алмазным прямо в сердце мне проник Турачей Асмат я отдал, сам, задумавшись, поник. Горе мне! С тех пор горю я, вспоминая милый лик! Ныне та, что краше солнца, уж не льет свое сиянье!» Удручен воспоминаньем, Тариэл терял сознанье. Автандил с Асмат рыдали, эхо множило рыданья: «Силу рук его сломили безутешные страданья!» И опять Асмат водою окропила Тариэла. Долго он молчал, очнувшись: мука сердцем овладела, Слезы он мешал с землею, он тоске не знал предела. Он твердил, изнемогая: «Как душа не отлетела! Тот, кто предан бренной жизни, свято чтит ее дары, Но, познав ее измену, забывает про пиры. И недаром спорят с нею те, кто разумом мудры… Возвратимся же к рассказу, коль я жив до сей поры. Турачей Асмат я отдал, свет померк передо мною. Я упал, не в силах двинуть ни рукою, ни ногою, И когда вернулся к жизни, плач услышал над собою; Словно челн перед отплытьем, окружен я был толпою. В царской горнице огромной, под охраной караула, Я лежал на пышном ложе посреди людского гула. Царь с царицею рыдали. Муллы, сгорбившись сутуло, Мой припадок объясняли чародейством Вельзевула. Только я открыл зеницы, царь упал ко мне на грудь. Он твердил: «Сынок любимый, хоть скажи мне что-нибудь!» Но, увы, как одержимый, уст не мог я разомкнуть И опять, теряя силы, стал в беспамятство тонуть. Слаб я был, мешались мысли, неземным огнем палимы. Надо мной, Коран читая, пели мукры и муллимы. Им казалось, что больного бесы мучают незримы. В этой глупости вовеки разобраться б не смогли мы. Врачеватели, собравшись, удивлялись странной хвори: «Здесь лекарства бесполезны, у него иное горе». Я же вскакивал с постели, бормотал о разном вздоре. Слезы плачущей царицы переполнили бы море. Так лежал я трое суток, то ли мертвый, то ль живой, Наконец, очнувшись снова, понял, что стряслось со мной, Я подумал: «Неужели я не умер, боже мой!» И к создателю с горячей обратился я мольбой. Я сказал: «Великий боже, дай мне силы приподняться! Невозможно мне, больному, у владыки оставаться: Самого себя я выдам, только стану забываться!» И творец меня услышал: сердце стало укрепляться. Я привстал… И к государю полетел гонец счастливый, И вошла ко мне царица с речью ласково-учтивой, С обнаженной головою царь явился торопливый, Он хвалил и славил бога пред толпою молчаливой. Сели оба у постели, принесли отвару мне. Я сказал: «Теперь, владыка, я оправился вполне. Снова по полю хотел бы я проехать на коне». И отправился в дорогу я с царем наедине. Миновав большую площадь, мы помчались вдоль потока. Проводив меня, владыка возвратился одиноко. Дома сделалось мне хуже. Я твердил, томясь жестоко: «Смерть, возьми меня скорее! Ибо что мне ждать от рока?» Все лицо мое от скорби, как шафран, позолотилось, Десять тысяч острых копий в сердце яростно вонзилось. Вдруг дворецкого позвали. Я подумал: «Что случилось? Неужели догадались, что со мною приключилось?» То Асмат гонца прислала. Я сказал: «Позвать гонца!» И любовное посланье получил от пришлеца. Сердцем горестным пылая, я дивился без конца: Мог ли я в моей печали покушаться на сердца! Это смелое посланье счел неслыханным я дивом, Но молчать в ответ девице было делом неучтивым, Дал бы повод я к упрекам, порицаниям ревнивым, — И ответил на признанье я письмом красноречивым. Миновали дни за днями, с каждым днем я таял боле, Уж не в силах с игроками выходить я был на поле. Ко дворцу я не являлся, и лечился поневоле, И долги платил исправно человечьей горькой доле. Докучали мне лекарства, падал на сердце туман, И никто не мог почуять жар моих сердечных ран. Посоветовал немедля кровь пустить мне Фарсадан. Я на это согласился: был на пользу мне обман. Мне пустили кровь, и, грустный, снова я лежал в постели, И опять гонец явился, как являлся он доселе. Я велел ввести посланца и подумал: «Неужели Это будет продолжаться? Кто я ей, на самом деле?» Подал мне письмо посланец. Я прочел его до слова. Эта девушка писала, что прийти ко мне готова. Я ответил: «Приходи же, не вини меня сурово, Я и сам приду немедля, твоего дождавшись зова». Стал я думать: «Это дело неприятнее копья,— Амирбар я, вождь индийцев, дорога мне честь моя. Коль меня застанут с девой, опозорен буду я, Навсегда меня изгонят в зарубежные края». В этот день ко мне явился человек от Фарсадана. Царь справлялся о здоровье, не сочится ль кровью рана. Я ответил: «Успокойся, я очнулся от дурмана, Скоро я к тебе приеду, милость мне твоя желанна». Я поехал к государю. Он сказал: «Болеть не надо!» И заставил сесть на лошадь без военного наряда, И взвилась за турачами быстрых соколов плеяда, И стреляли там пернатых царедворцы из отряда, И великий пир устроил, возвратившись, царь-отец. На пиру звенели арфы, услаждал гостей певец. Роздал царь даров немало — самоцветов и колец. Удостоились награды все, кто прибыл во дворец. Побороть тоски не в силах, вечно думал я о милой, И огонь любовный в сердце бушевал с великой силой, И собрал своих друзей я, и прикинулся кутилой, Пировал и пил я с ними, чтобы скрыть мой вид унылый. Вдруг шепнул мне мой дворецкий: «Господин, у входа в зданье Просит некая девица амирбарова вниманья, Лик ее закрыт вуалью, но достоин почитанья». Я сказал: «Проси в покои. Я назначил ей свиданье». Гости стали подниматься. «Стойте, — я сказал гостям, — Продолжайте пир, покуда не вернусь я снова к вам». И прислужнику велел я не пускать гостей к дверям, И свое скрепил я сердце, чтоб не впасть в великий срам. Я вошел в опочивальню. Дева, кланяясь, сказала: «Слава той благословенной, что к тебе меня послала!» «Кто ж так кланяется милым? — удивился я немало, — Будь она поискушенней, так вести б себя не стала». «Стыдно мне перед тобою! — продолжала речь девица.— Ты подумал, вероятно, что посмела я влюбиться. Хорошо, что ты спокойно можешь к делу относиться. Бережет меня, я вижу, всемогущая десница! Витязь, я дрожу от страха, ибо втайне от людей Ныне послана к тебе я девой царственной моей. Столь неслыханная смелость подобает только ей. Прочитай же эти строки и тоску свою развей!»