Гэсэр.Бурятский народный эпос(перепечатано с издания 1968 года) - Автор неизвестен - Страница 15

15

Перевод Семёна Липкина.

ВЕТВЬ ВТОРАЯ

ТРИ ЦАРЕВНЫ

ЧАСТЬ 1

Второе рождение

Ствол у дерева серый, Свечи в желтой листве, А в стихах о Гэсэре — Битва в каждой главе. Нам за ястребом в тучах Почему б не погнаться, Родословной могучих Почему б не заняться? Девяносто бесов-уродцев, Чьи противны крики и вопли, Чьи носы вроде старых колодцев, Толщиною в два пальца сопли, Чьи без тульи шапки мохнатые, Чьи бесхвосты кони горбатые,— Облетали трижды вокруг Неокрепшей земли необъятной, Север, запад, восток и юг Облетали четырехкратно, Совершали зло на земле, Чтоб земля погибла во зле. Черноцветные тучи пыли Напустив на лесные края, Погасить они порешили Праздник жизни, свет бытия. В это время в безлюдной местности, Где шумела тайга каждой веткой, В одиночестве и в безвестности, В бедной юрте, низенькой, ветхой, Над которой в серый денек Робко вился-курился дымок, У подножья Сумбэр-горы Жили-ждали лучшей поры Сэнгэлэн, седовласый нойон, Со старухой Наран-Гохон. У старухи и старика Нет мальчишки-озорника, Чтоб его на коленях качать, Чтоб ласкать, — нет у них потомка, Нет собаки, чтоб лаяла громко, Нет скота, чтобы луг топтать,— Ни коня у них, ни овечки. То поставят вершу на речке, Ловят рыбок-мальков поутру, То в их петельку в темном бору Попадут тушканчик иль заяц… Так живут, от мора спасаясь, Черемшой утоляют голод И выкапывают саранки Возле жалкой своей стоянки, Где безлюдье, ветер и холод. Сэнгэлэн как-то утром ранним Порешил пойти на охоту, Но его, в другую заботу Всей душою погружена, Отговаривала жена: «На последнем я месяце ныне. Ты подумай о будущем сыне,— Видишь, тело мое налилось, Платье спереди поднялось, Сзади платье мое повисло. Затруднилось дыханье мое. Покидать в эту пору жилье, На охоту идти — нету смысла: Если пищу упустит волк, То, как бешеный, он завоет, Если муж нарушит свой долг, То позором себя покроет!» Но ушел упрямый старик, А старуха в таежном затишье Разостлала войлок-потник, Подложила подушку повыше. Что ей день сулит впереди? Если дочь родится — баюкать Будет девочку на груди, А родится сын — будет мать На коленях его качать. Закричал внезапно ребенок Из ее материнского чрева. Этот голос был ласков и звонок, И была в нем нежность напева. Говорил ребенок, взывая: «Приподнять прошу я, родная, Белый шлем, на тебя надетый, Полный яркого звездного света». Разве знала старуха пред тем, Что надет на ней звездный шлем? Но как только Наран-Гохон Шлем блестящий приподняла, В тот же миг от ее чела Высоко устремился вдруг Чистый дух, светоносный дух. Яркий шлем на голову плотно Натянула правой рукой, Но из правой подмышки другой Взвился дух — светло, быстролетно. Потянулась — и левой рукой Заслонила подмышку правую; Слева, с яркостью величавою, Третий дух воспарил сильнокрыло. Натянула шлем и застыла, Сразу обе подмышки прижав,— Дух четвертый из пуповины Ввысь взлетел, где синел небосклон. Потемнела от боли-кручины, Загрустила Наран-Гохон: Потеряла четыре плода, И не стать им детьми никогда! Но из чрева снова раздался Голосок Бухэ-Бэлигтэ: «Я, последыш, в чреве остался! Я медлителен, вот беда, Я опаздываю всегда! Но, по крайней мере, теперь,— Ты, родная моя, поверь,— Нарожусь в урочное время: Ты недаром носила бремя, Не напрасно меня зачала!» Светлый дух, от ее чела Устремившийся к высоте,— Был Заса-Мэргэн, старший брат Храбреца Бухэ-Бэлигтэ. Дух второй, красив и крылат, Воспаривший в сиянье добра,— То Бухэ-Бэлигтэ сестра, То Эржзн-Гохон белоцветная. Третий дух, воспаривший туда, Где светла облаков гряда, Где звезда сияет рассветная,— То сестра Бухэ-Бэлигтэ, То Дуран-Гохон красноцветная. Дух четвертый, из пуповины На небесные луговины Воспаривший, блестя, как денница, То Бухэ-Бэлигтэ сестрица, Молодая Сэбэл-Гохон. Вот, удачей своей вдохновлен, Сэнгэлэн, охотник седой, Возвратился с добычей домой. Но добыча жене не нужна, Но кричит-бранится жена: «Говорила тебе: „Не ходи!“ Говорила тебе: „Погоди!“ Где шатался, блудливый бык? А пока ты шатался, блудник, Я четыре души упустила. Ох, с тобою мне жизнь постыла! Если завтра уйдешь опять — Одинокими станем снова, Без ребеночка дорогого Будем век вдвоем доживать!» Так старуха стонала-рыдала, Превращаясь в добрую мать. Вот и утро в тайге настало. Не пошел на охоту старик: Ни к чему ему брань и крик! А старуха лежала, ноя, Ибо ныло все костяное, Все запуталось волосяное! Исстрадалась Наран-Гохон, Не лежалось ей, не сиделось. Вдруг похлебки ей захотелось,— И малыш, исполненный гнева, Некрасивый, вышел из чрева. Из себя извергал он кал, Сопли из носу испускал. Вместо счастья у матери — горе: Вот какой уродился сынок! И ребенка, в тоске и позоре, Оттолкнула ступнями ног. Но старик его на руки взял, Спеленал дитя и сказал Он жене слова укоризны: «Вот какого ты мне сынка Родила на закате жизни! Но хотя он соплив и грязен, А с лица — сердит, безобразен, Нам с тобою он послан судьбой, Мальчик, выношенный тобой. Из детей лучше всех — это сын, Из птенцов лучше всех — желторотый!» Дожил старый нойон до седин, С поздней-поздней отцовской заботой, Он баюкал родное дитя, Радость новую обретя.