Ритуал - Дяченко Марина и Сергей - Страница 39

Они не виделись со времени свадьбы; старик все время лежал, и в комнату его врачи допускали только принца Остина. Теперь король, не отрываясь, смотрел на обомлевшую Юту.

На белую лужайку опустилась воронья стая; невидимый с террасы сторож запустил в ворон камнем — птицы с карканьем взвились в воздух.

Губы старика шевельнулись, и принцесса скорее увидела, чем услышала: Юта…

Преодолев смущение и невольный страх, Юта приблизилась.

— Ну, здравствуй, — сказал король. Чтобы разобрать его слова, принцессе пришлось склонить ухо к его губам. — Здравствуй, Юта.

Контестар смотрел прямо, и Юта увидела с удивлением, что у него совершенно ясные, живые, осмысленные глаза, и что взгляд, направленный на нее, приветливый и теплый.

— Здравствуйте, ваше величество, — сказала Юта вежливо.

Помолчали.

— Остин любит тебя? — вдруг спросил Контестар.

— Да, конечно, — ответила она быстро, даже поспешно.

— Хорошо, — король попробовал улыбнуться.

Юте было очень не по себе — она не знала, о чем говорить с умирающим человеком.

— Я помню тебя, — едва слышно сказал король. — Однажды на детском празднике… ты спрятала в кувшин… ужа… Помнишь?

Юту бросило в жар.

Она, конечно же, помнила эту давнюю детскую историю. Мальчишки-пажи помогали ей, и все вышло как нельзя лучше. Кувшин поставили на стол… Обезумевший от страха уж ухитрился выбраться и кинулся наутек, опрокидывая по дороге подсвечники и бокалы… Ее наказали, случай она запомнила на всю жизнь, но король Контестар — а он был на празднике вместе с мальчиком-Остином — запомнил тоже!

— Ты всегда была… сорвиголова, — сказал умирающий король. — Наверное, не зря… тебя похитил… дракон.

Юта стояла перед креслом, сжимая покрасневшими от холода пальцами теплую меховую муфту.

— Ты хорошая девочка, Юта, — прошептал король. — Я надеюсь, что Остин… это… поймет.

— Ваше величество… — выдохнула принцесса.

— Тебе… трудно. Расскажи мне… как вы… живете.

И Юта стала рассказывать — преувеличенно бодро, преодолевая неловкость. Не про себя, конечно — про Остина, своего внимательного и нежного мужа. И чем дольше рассказывала — тем больше воодушевлялась, вдохновлялась даже.

— Спасибо, — сказал, наконец, Контестар. — Спасибо, Юта… Приходи сюда завтра… утром… Мне теперь… легче, и меня вывезут… на прогулку.

Все следующее утро Юта провела на террасе — одна. Никто не вывез на воздух кресло-каталку; принцесса стояла и смотрела, как укорачиваются длинные тени… Потом во дворце поднялась суматоха, захлопали двери, забегали десятки ног…

Через три дня короля Контестара похоронили с великими почестями, и народное горе было искренним и глубоким. Впрочем, еще через две недели оно сменилось искренней и глубокой радостью — принц Остин был коронован, его звали теперь «ваше величество».

Остину присягнули армия и гвардейцы, послы других королевств представили ему свои верительные грамоты, Королевский совет рукоплескал, а делегаты от городов и сел приносили изъявления преданности.

Поздравляли и Юту — она стала королевой, но не обрадовалась этому ни капли. Ее бы воля — она скорбела бы по старому королю гораздо дольше, но государственные соображения заставили Остина сократить траур до одного месяца вместо обычных пяти.

Когда срок траура истек, царственная пара отправилась с визитами в соседние государства.

С монархами Верхней Конты Остин теперь находился в родстве; молодых короля и королеву встретили там, как своих детей. Неделю Юта блаженствовала, живя в родительском доме и радостно узнавая новости о старых знакомых; но сестры огорчили ее. Будто внезапно отдалившись, оставшись далеко внизу, они не могли побороть неловкости, общаясь с Ютой. Даже Май! Будто корона, опустившись на Ютину голову, разрушила что-то очень важное…

Прощание было невеселым — еще и потому, что предстоял визит в Акмалию.

В акмалийской столице Остина и Юту встретили прохладно и совершенно официально. Король, отец Оливии, вежливо извинился за то, что его дочь не сможет присутствовать на приеме в честь нового контестарского монарха — захворала, отдыхает на природе.

Юта была искренне рада этому. Она почему-то боялась встретить Оливию.

Сели за столы; в зале было непривычно тихо и как-то неуютно. Под тарелкой у Юты оказался маленький, сложенный вдвое листок; вздрогнув, она развернула его.

«Длинноносая сучка ловко окрутила бедолагу-принца».

На Юту будто небо обрушилось.

Кто-то говорил речи, рядом внимательно слушал Остин — а Юта больше всего боялась, что он заметит листок в ее руках и спросит: «Что это?».

За ней наблюдают. Только и ждут, чтобы она покраснела или заплакала. Надо держаться.

Куда девать проклятую записку? Скомкать и выбросить, чтобы слуги прочитали?

Она улыбалась так, что судорогой сводило губы, а руки под столом терзали и рвали бумажку, помогая Юте вытерпеть эту игру.

Прошла целая вечность, прежде чем бесконечный прием завершился; Юта не прикоснулась ни к вину, ни к яствам. Остин смотрел на нее осуждающе, прошептал даже:

— Королева, как вы себя ведете?

Королева подавила в горле спазм.

Запланирована была также прогулка по зимнему саду и встреча Остина с Королевским советом Акмалии, но Юта забралась в карету и сказала, что хочет немедленно ехать домой. Остин был темнее тучи:

— В чем дело? Что за истерика?

Юта вся дрожала, как осиновый лист; она была в таком состоянии, что спроси сейчас Остин: «Да что случилось, милая?» — она не выдержала бы и все рассказала.

Но он не спросил.

Визит был прерван из-за внезапной болезни королевы Юты. Остин не пожелал ехать с ней в карете — ему подали верховую лошадь.

Трясясь в душной бархатной полутьме, Юта глотала слезы и думала: это неправда. Остин женился на ней по любви… Она еще докажет, что достойна быть его женой!

Она отвела занавеску от окна и увидела звезды. Высоко-высоко, в зените, сиял Венец Прадракона.

В темном и смутном своем детстве он слышал от кого-то — то ли от отца, то ли от деда — древнюю поговорку: «Дракон всегда отыщет путь за море».

За море отправлялись самые сильные или самые отчаянные. Или же самые фанатичные — ведь за счастье увидеть землю Прадракона иногда приходилось платить и жизнью. Двести первый потомок Арм-Анн никогда не думал о паломничестве.

И вот, зависнув в зените над замком, он впервые задумался над этим. «Зубчатые скалы — хребет Прадракона, слепящее солнце — гортань Прадракона…» Арм-Анн осознал, что оставить все как есть — значит обречь себя на долгую смерть от тоски.

«Дракон всегда отыщет путь за море».

Он спустился в подземелье и простился с предками — кое-кто из них сложил голову, отыскивая святыню рода. Где бы они ни находились сейчас, им должен был доставить удовольствие благородный порыв младшего непутевого отпрыска.

Потом он вернулся в комнату с камином и долго сидел, глядя в золу.

Теперь Юта спокойна и счастлива. Он жил без нее двести с лишним лет, а с ней не прожил и года. Пустота, прореха, оставшаяся после ее ухода, зарастет со временем; будут тянуться и тянуться дни, он состарится, и, может быть, станет иногда разрешать себе воспоминание… Иногда. И день, когда он вспомнит Юту, вдруг выделится из череды долгих и одинаковых дней. Но это будет потом, когда стихнет это… эта… Наверное, боль утраты.

Да, люди называют это именно так. Пройдет время, и любая мелочь перестанет напоминать ему Юту. Но для этого надо выждать, перетерпеть.

Рассвело.

Тогда Арман встал и, не оглядываясь, покинул замок. Путь его лежал к изогнутой линии горизонта.

Ревел ветер, рассекаемый мощными крыльями. Внизу метались в панике серые спины чаек. Он чуть сбавил скорость — кто знает, сколько придется лететь без остановки, без передышки?

Потом чайки исчезли — Арман улетал все дальше и дальше от твердой земли. Небо над его головой оставалось чистым, но справа и слева тянулись широкие поля облаков. Поднимаясь выше, он видел их спины — розовые с белым, подобные грудам каледоньего пуха. Облака громоздились округлыми глыбами, меняли форму и цвет — бесконечные гряды, уходящие туда, где небо сходится с землей… Опускаясь чуть ниже, он мог видеть их подбрюшья — голубые с серым, плоские, как подошва.