Чижик – пыжик - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 17

17

Наводчик нашел кое-что. По его словам — дармовое дело. Мне надо встретить кооператора и забрать у него деньги. В мусорятник он не побежит, потому что это «черный нал». Я стою на остановке у закрытого газетного киоска, делаю вид, что рассматриваю макулатуру за стеклом, а сам слежу за дорогой. Я жду вишневые «жигули» пятой модели. По словам наводчика, кооператор должен вернуться не позже семи. Страна только недавно перешла на летнее время, и сейчас еще светло. Не лучшие условия для гоп-стопа. Я смотрю на толпу на остановке. Все мрачные и серые, не на ком взгляд остановить. Час пик, возвращаются от сохи в стойло. Век пиздячь и век ворочай, в жопу ебаный рабочий. Я ловлю на себе пару злобно-завистливых косяков. Запомнят меня, потому что слишком не похож на них. Ну и хуев им, как дров.

Я чуть не пропустил вишневый «жигуленок». Скромненько он проскочил, как бедный родственник. Я прошел за ним во двор пятиэтажной хрущебы и свернул к крайнему подъезду. «Жигули» стояли у гаража, сложенного из белого кирпича, хозяин открывал второй из трех замков на черной металлической двери. Бобер не крупный, но жилистый, можно бить от всей души, не завернет ласты. Если бы не наводчик, я бы на такого не обратил внимания. Отстаю от жизни…

Стены подъезда были исписаны кличками пацанов, видимо, проживающих в этом доме, и примерами на сложение, в результате которых получалась любовь. На потолке чернели пятна копоти от сгоревших спичек. Когда-то и я так баловался. Плюнешь на стену, потом поковыряешься в плевке задним концом спички, пока не наберешь на него бульбашку извести, поджигаешь серу и подбрасываешь, чтобы бульбашка прилипла к потолку, а потом наблюдаешь, как догорает. Я поднялся на площадку между первым и вторым этажом. Через грязное окно с выбитыми внутренними стеклами было видно, как «жигуленок» заехал в гараж, как бобер с большим кейсом в руках шустро закрыл дверь на три замка и побежал к дому.

Подъезд — отличное место для нападения. Во-первых, почти никогда не бывает свидетелей, не то, что на улице; во-вторых, человек в нем расслабляется: почти дома! Этого почти мне и хватает. Я встречаю бобра на площадке первого этажа. Он видит перед собой пижона, который вальяжно сваливает от хорины после сытой еды и славной ебли и вертит ключи от машины на указательном пальце правой — опасной для него — руки. Мое лицо он не видит, только ключи, которые крутятся и звякают. Когда мы поравнялись, я чуть поворачиваюсь к нему, как бы давая пройти, и бью левой. Его голова с тупым звуком врезается в стену. Доигрался хуй на скрипке, очень музыку любил! Но хоть и вырубился, а кейс не отпустил, пришлось по руке каблуком долбануть.

Я вышел с кейсом из подъезда, неторопливо пересек двор, потом еще один и оказался у стоматологической поликлиники, где в компании других машин стояла моя «девятка». Я кинул кейс на пол у заднего сидения (тормознут менты, скажу, что забыл клиент, которого подвозил) и поехал домой.

Ира сидела перед зеркалом, билась над красным прыщиком, вылупившемся на лбу. Я сразу вспомнил пожелание: чтоб у тебя хуй на лбу вырос! Старается сделать так, чтобы я его не заметил. Если бы не усердствовала, я бы и не обратил внимание. Хотя все равно буду виноват. Я ведь покинул ее, поперся неведомо куда, посоветовав не совать нос не в свои дела. Я уже жалею, что дал ей второй ключ от квартиры. Она забыла, где находится ее собственная.

Я положил кейс на стол, открыл разогнутой скрепкой. Пачки денег, перехваченные черными аптечными резинками, заполняли его на две трети. Давно у меня не было такой богатой добычи. Я отобрал пачки с мелкими купюрами примерно на четверть награбленного для наводчика, две с крупными сунул себе в карман, одну — Ире в сумку на булавки, а остальное пересыпал в полиэтиленовый пакет и кинул в бар в стенке.

— Поехали ужинать, — позвал я Иру.

Она, наверное, впервые увидела так много денег и позабыла о прыщике. За несколько секунд на ее лице поменялось с десяток чувств, начиная от радости и заканчивая страхом. Не боись, детка, тебя не посадят. Да и я по тюрьме не соскучился.

Кейс я выкинул по дороге в кабак. Будет забавно, если его найдет какой-нибудь ханыга и предложит бобру за бутылку. Хотел бы я посмотреть, у кого из них морда будет кислее, когда хозяин опознает свою вещь.

Если б я ебал коня, Был бы молодец. Если б конь ебал меня, Был бы мне пиздец.

После суда мне стало легче. Теперь я знал, что меня ждет, и мог подготовиться морально. Я принялся вспоминать, чему меня учили Вэка и его кореша. В нашей лагерной стране мало кто умеет себя вести в ресторане или театре, но почти все знают, как вести себя на зоне. С пионерских лагерей натаскивают. Правда, одни для зоны свои, другим надо вступительные экзамены сдавать. Я догадывался, что мне не простят интеллигентную внешность и учебу в университете. И хватило извилин понять, что на босяка я не потяну, как бы ни старался. Студент, мажорный мальчик? Ну и хуй с вами, таким и буду! Зато кулаками я работаю получше многих приблатненных.

Так как мне не было восемнадцати, начало срока пришлось тянуть в колонии для несовершеннолетних. Такой жестокости, кастовости и соблюдения воровских законов я больше нигде не встречал. И все это оформлено по-детски, как игра, но ставка в ней — жизнь и очко. Существует куча западло, которые нельзя нарушать, иначе станешь пидором и выебут тебя обязательно. Самые распространенные западло: сало хуй сосало, рыба в жопу долбится, сыр пиздятиной воняет, колбаса на хуй похожа, сигареты «прима» тоже. Или попробуй надеть что-нибудь красное — цвет коммунистов, даже трусы. Этими трусами и получишь по морде — загонят в обиженку, в пидоры. Или минер какой-нибудь зарядит хавку говном и угостит тебя. Или поболтаешь с чуваком, а он окажется пидором, — и становишься таким же. Кстати, пидоры обязаны сразу объявиться. Если не сделает этого и пострадает блатной, пиздец ему, кадык вскроют и собственный хуй туда воткнут. Смотришь, приходит на малолетку приблатненный пацан, ведет себя правильно, поддержка есть, вдруг случайно прокололся — и все, свои же кореша загонят под шконки, выебут шоблой, разворотят очко в свастику. Ебаться-сраться-ковыряться, куда же бедному податься, и чтобы на хуй не нарваться, и чтобы жопе не порваться?!

Пока мы, вновь прибывший этап, кантовались в карантине, где кормежка был получше, чем в крытой, нас распределили по отрядам. Аборигены разузнали, кто из нас кто, по какой статье проходит. У кого были здесь знакомые и кто шел по воровским статьям, о тех позаботились кореша, в свой отряд протащили. Того, кто шел по позорным статьям (за изнасилование, убийство матери…), предупреждали, чтобы дрочил жопу, хуи готовы. Моя, «баклан», была не позорной и не авторитетной, а самой распространенной. Но здесь тянули срок мои «крестники» — узколобый и конопатый, мне передали от них привет.

О привете узнал и мой будущий отрядный Геращенко — хитроватый хохол с болячкой на верхней губе. Он отслужил срочную во внутренних войсках, остался на сверхсрочную, потом закончил какие-то курсы и перешел в отрядные. Иначе и быть не могло: хохол без лычек, что хуй без яичек.

— Ты парень из приличной семьи, в университете учился, не то, что эта шелупень, — махнул он в сторону окна, из которого видны были малолетки, занимающиеся строевой подготовкой. — Будешь моим помощником. От работ, строевых и всего прочего освобожден, и весь срок отбудешь здесь, на взросляк не отправим. Если все будет хорошо, скостим часть срока. Хочешь досрочно освободиться?

А кто не хочет?! Но если бы я был ослом и кивнул головой, то на всю жизнь превратился бы в козла. Полтора года не имел бы особых проблем, сыто ел и выебывался над пацанами. Суки живут хорошо. Но не долго. Мне удалось вовремя задержать клонящуюся голову, произнести про себя средство от ссучивающих мусоров: ложь, пиздеж и провокация!