Плотин. Единое: творящая сила Созерцания - Султанов Шамиль Загитович - Страница 92

Если же гностики отрицают то, что прекрасное на них действует, то они должны сказать, что вообще не воспринимают раздельно безобразные и прекрасные тела. Однако так они не смогут различать и безобразных, и прекрасных занятий, а также наук, также, конечно, и зрелищ, и даже самих богов, потому что все это зависит от первичного. Ведь если это не прекрасно, то и то умное также не прекрасно, поскольку это прекрасное, конечно, после того и из-за того прекрасно.

Правда, если христиане говорят, что они не признают здешней красоты, то это они делают хорошо, если презирают ее в мальчиках и женщинах, чтобы не снизиться до распущенности. Однако их не за что превозносить, если они просто презирают безобразное, поскольку они к тому же презирают то, что раньше называли прекрасным, — в таком случае как они различают то и это? Также необходимо иметь в виду, что красота — не одна и та же в частях, в целом, во всех частях и во всем; что такая красота находится и в чувственных вещах и в частичных, как, например, в демонах, так что приходится удивляться создателю и верить, что все это — оттуда, и на этом основании называть тамошнюю красоту непреодолимой, не хватаясь за это чувственное, но от этого идти к тому, хотя и не порицая этого. И если внутреннее прекрасно, то нужно говорить, что то и другое согласуется между собою. Если же внутреннее плохо, оно страдает своими лучшими моментами. Кроме того, невозможно, чтобы прекрасное внешне действительно оказалось внутренне безобразным, потому что, если у кого все внешнее — прекрасно, то это благодаря главенству внутреннего.

Однако Вселенной, если она прекрасна, что же мешает ей быть прекрасной и внутренне? Конечно, кому природа не дала совершенства с самого начала, этому, может быть, и невозможно дойти до совершенства, так что он может стать и дурным. Что же касается Вселенной, то ей невозможно быть несовершенной наподобие младенца, и ничто не прибавилось к ней в процессе ее развития, и ничто не присоединилось даже к ее телу. Да и откуда могло бы что-нибудь присоединиться? Она ведь и без того всем обладает. Однако и к душе никто не смог бы что-нибудь примыслить.

Я могу сравнить христианина и себя с двумя людьми, которые живут в одном и том же прекрасном доме. Один из них порицает и устройство дома и архитектора и тем не менее продолжает в нем жить, в то время как другой не порицает, а восхваляет создателя, но все-таки живет и знает, что живет в этом доме временно, так как он оставит этот дом и вообще не будет нуждаться в доме.

И вот что еще мне хотелось бы сказать, опровергая измышления христиан о том, что создана Вселенная по предварительному замыслу и обсуждению.

Мы знаем уже, что все происходящее, будь то произведения искусства или природы, создает некая мудрость — софия, и творчеством везде водительствует софия, и если кто творит согласно самой мудрости, то таковыми же софийными надо считать, очевидно, и искусства. Однако художник опять, в свою очередь, приходит к мудрости природы, соответственно которой он и сам появился на свет и которая уже не получена из теоретических положений, но цельно является чем-то единым, не составлена из многого в единое, но скорее разрешается из единого во множество. Поэтому если кто-нибудь признает ее первичной, то этого уже достаточно.

Если же скажут, что смысл заключен в природе и, с другой стороны, природа является его принципом, то мы спросим: откуда же природа его получит? Но мы успокоимся, если скажут, что он возникает из себя же самого. А если будут восходить к уму, то необходимо посмотреть, ум ли породил мудрость. А если из самого себя, то иначе не может быть, как то, что сам он и есть мудрость. Следовательно, истинная мудрость есть бытие, и истинное бытие есть мудрость. При этом достоинство для бытия — от мудрости, и, поскольку от мудрости, оно есть бытие истинное. Потому и те сущности, которые не содержат мудрости (хотя они и произошли через мудрость), но мудрости в них не содержится, не есть суть истинные сущности.

Постараемся понять, что я хочу сказать, на одном, зато значительном примере, который можно применить и ко всему. Именно — относительно Вселенной, хотя мы и соглашаемся, что она в своей качественности происходит от другого. Так неужели мы станем думать, что ее творец замыслил в самом себе Землю и то, что ее следует поместить в центре, затем — воду, и притом как на Земле, так и в прочих местах по порядку до неба, затем — все живые существа, и для каждого из них те формы, что теперь, внутренние их органы и внешние части, затем, все распределив у себя в отдельности, осуществил это на деле? Однако такой замысел невозможен, потому что откуда бы он появился у того, кто сам этого никогда не видел?

В действительности вся эта Вселенная в совокупности происходит оттуда; и там оно прекрасно в большей степени. Здешняя Вселенная с начала и до конца сдержана эйдосами. Прежде всего уже материя сдерживается эйдосами элементов. Над одними эйдосами существуют другие эйдосы, а затем опять другие. Поэтому и трудно найти материю, скрытую под многими эйдосами. А так как и сама она есть некий крайний эйдос, то и это Все есть эйдос, и все вещи есть эйдосы. Эйдосом был и сам прообраз. Творит же он это бесшумно, так как все творящее есть сущность и эйдос. Потому-то и творчество это точно так же свободно от трудов, то есть оно относится ко Всему, как будто бы и было Всем. Не было, стало быть, для творчества и препятствий. Да и теперь оно владычествует над происходящим, хотя одно происходящее препятствует другому.

Ведь не положено, чтобы образ прекрасного и сущности не был прекрасным. Известно, он повсюду подражает первообразу. К тому же он обладает жизнью и есть сущность, как подражание, и есть красота, как происходящее оттуда. И он вечно существует в качестве образа. Но всякий образ, являющийся таковым по природе, пребывает, пока пребывает образец.

Вследствие этого не правы те христиане, кто считает преходящим чувственный мир, когда пребывает умный, и порождает его так, как будто бы творящий некогда замыслил его создать. Они не хотят понять способа подобного творчества и не знают, что, поскольку тот освещает, никогда не убудет и другое. Ибо с каких пор существует то, с тех пор и это. А то всегда было и будет…

Порфирий словно очнулся, чуть кивнул головой неведомому и вновь начал писать:

«Против христиан Плотин высказал на занятиях очень много возражений, записал их в книге, озаглавленной нами „Против гностиков“, а остальное предоставил на обсуждение нам. Амелий написал против книги Зостриана целых сорок книг, а я, Порфирий, собрал много поводов против Зороастра, доказывая, что книга его — подложная, лишь недавно сочиненная, изготовленная самими приверженцами этого учения, желавшими выдать собственные положения за мнение древнего Зороастра…»

Порфирий встал, прошелся по комнате и затем вновь вернулся к столу. Стоя, он задумался: неясные тени каких-то образов виделись ему, требовали чего-то, но, как он ни напрягался, не мог уловить их намерения.

И вновь слова стали ложиться на пергамент, облегчая внутреннее напряжение:

«Слушателями Плотина были даже многие сенаторы, из которых более всех преуспели в философии Орронтий Марцелл и Сабинилл. Из сенаторского сословия был и Рогациан, который проникся таким отвращением к своему образу жизни, что отказался от всего имущества, распустил рабов, избегал всех знаков своего достоинства: в звании претора, когда он должен был выступать в сопровождении ликторов, он и с ликторами не выступал и об устройстве зрелищ не заботился; дом свой он покинул, ходил по друзьям и близким, там ел и спал, а пищу принимал через день. От такого воздержания и нерадения о себе он заболел подагрой, ослабел до того, что не мог встать с носилок и не мог поднять руки; но пальцами владел куда искуснее, чем ремесленники, ручным трудом зарабатывающие на жизнь. Плотин его очень уважал, отзывался о нем всегда с великими похвалами и ставил его в добрый пример тем, кто занимается философией.