Соль земли - Марков Георгий Мокеевич - Страница 77

2

Григорий Владимирович Бенедиктин жил у матери. Конечно, эта квартира не имела тех удобств, к которым привык он, но всё-таки жить здесь было можно. Из большого дома, бывшего когда-то собственностью матери, ей принадлежала теперь только одна четвёртая часть.

Григорий был единственным сыном, и старушка не чаяла в нём души. В ту же ночь, когда он пришёл с чемоданами в руках и горькой гримасой на лице, мать уступила ему свою маленькую уютную комнатку, а сама устроилась на диване в кухоньке.

– Поселюсь у тебя, мама, временно, – сказал Григорий и, помолчав, добавил, что он будет благодарен ей, если она не станет допытываться, что именно произошло между ним и Мариной.

Мать обещала. И вот уже несколько дней, втайне терзаясь за сына, она продолжала хранить свой обет.

Григорий лежал в постели с книжкой в руках, когда в окно ударил ослепляющий свет фар и за стеной дома послышался хруст гальки под колёсами автомобиля. Через минуту в дверь раздался стук. Бенедиктин быстро вскочил с кровати, торопливо надел пижаму и, стараясь опередить проснувшуюся мать, подошёл к двери.

– Товарищ Бенедиктин, это я – Мартынов, шофёр директора. Мне велено привезти вас в институт, – услышал Бенедиктин в ответ на свой вопрос: "Кто там?"

– Что стряслось, товарищ Мартынов? – обеспокоенно спросил Бенедиктин, открыв дверь.

– Не могу знать, – сказал шофёр, продолжая стоять за порогом.

– Проходите.

– Спасибо. Я жду вас в машине. – И шофёр исчез в темноте, сгустившейся перед наступлением рассвета.

"Что же могло произойти? Уж не умер ли Захар Николаевич? Старик в последнее время часто жаловался на нездоровье. А может быть, что-нибудь произошло с экспедицией Марины?.. Но к чему такая срочность?" – раздумывал Бенедиктин, сидя в машине рядом с шофёром.

Длинный массивный корпус института был погружён в темноту и выглядел таинственно и загадочно. У Бенедиктина засосало под ложечкой. Предъявив вахтёру пропуск, Бенедиктин беспокойно запетлял по тёмным коридорам. "Идиоты! Копейки экономят на электричестве, а того понять не хотят, что от этой экономии неудобство на душе", – про себя ругался Бенедиктин, прислушиваясь к протяжному гулу, возникавшему от его шагов.

Возле директорского кабинета Бенедиктин остановился и, вытирая платком вспотевший лоб, заглянул в полуоткрытую дверь. Водомеров сидел за столом, уставший и озабоченный. По обыкновению, в кабинете стоял сумрак – горела только настольная лампа.

Бенедиктин потоптался возле двери и, сказав себе для ободрения: "Чему быть, того не миновать", – вошёл в кабинет. Водомеров, откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд куда-то в угол, сосредоточенно думал. Он так был увлечён своими мыслями, что на Бенедиктина даже не посмотрел. Бенедиктин расценил это по-своему: "Пропал я!.."

– Прибыл по вашему вызову, Илья Петрович, – сказал наконец Бенедиктин, чувствуя, что он не в силах больше переносить этого молчания.

Водомеров дёрнулся всем своим полным, тяжёлым телом и поднял сонные глаза.

– Хорошо, Григорий Владимирович, хорошо, – усиленно растирая короткопалой рукой мясистое лицо и теребя седой ёжик волос, сказал Водомеров.

То, что директор назвал его по имени и отчеству, и то, что в его голосе не слышалось никакой угрозы, приободрило Бенедиктина.

– Утомились, Илья Петрович? – выразил сочувствие Бенедиктин.

– Ужасно, ужасно! Никакой личной жизни. Скоро жена даст отставку, – позёвывая, пробубнил Водомеров.

– На юг бы вам, Илья Петрович, в санаторий, – с ещё большим сочувствием в голосе проговорил Бенедиктин, присматриваясь к директору и стараясь догадаться, что заставило Водомерова вызвать его глубокой ночью.

– Какой там юг! – безнадёжно махнул рукой Водомеров и опять на минуту как бы впал в забытье.

"Что же он тянет, почему ничего не говорит?" – думал Бенедиктин, томясь каждой секундой директорского молчания.

– Эх, Григорий Владимирович, нелёгкая это штука – строить новый, социалистический мир! – глубоко вздохнув, сказал Водомеров.

– Устали вы, Илья Петрович, устали, отдохнуть вам надо. – Бенедиктин говорил только затем, чтобы как-нибудь заполнить паузы.

– Нет, братец мой, Григорий Владимирович, отдыхать не придётся. Не то время! Ты знаешь доцента Петрунчикова? – не замечая, что переходит на "ты", спросил Водомеров.

– Слышал.

– Так вот этот Петрунчиков пошёл на нас в наступление.

Как ни утомлён был Водомеров, он рассказал о выступлении Петрунчикова на пленуме райкома со всеми подробностями. Не умолчал и о своей краткой речи. Когда директор заговорил об этом, в его голосе послышались виноватые нотки: как, мол, хочешь суди меня, Григорий Владимирович, а иного выхода не было.

Бенедиктин словно переродился. Всего лишь несколько минут тому назад он сидел напротив Водомерова в страшном смятении, придавленный тревогой и страхом, и самые мрачные мысли теснились в его голове. "Вот оно что: Петрунчиков! Ну, это ещё терпимо, как-нибудь перенесём!" – приободрил себя Бенедиктин.

– Мудрый вы человек, Илья Петрович! – смело придвигаясь к столу и беря Водомерова за руку, воскликнул Бенедиктин. – Будь на вашем месте другой, менее опытный товарищ, плохо бы нам всем пришлось. Ох, как плохо!..

Водомеров выпрямился в кресле и закашлял в кулак. Бенедиктин знал эту привычку директора – кашель был деланным, глуховато-добродушным, как будто Водомеров хотел сказать: "А, что там считаться! Не первый год с людьми работаю!"

Они помолчали, думая каждый о своём. "Зря я опасался, что не поймёт он моего дальновидного хода. Видать, и он бывал не раз в сложных переделках", – думал Водомеров о Бенедиктине. А тот сидел, и мысли его уносились далеко вперёд: "Как всё складывается! Сама судьба сводит меня с Соней. Глупец я буду, если не воспользуюсь этим случаем. Там, в лесной глуши, она лучше поймёт меня". В эти мгновения мысли Бенедиктина так высоко воспарили, что он видел себя в доме Великановых на правах полновластного хозяина. "А как Марина? – спросил он сам себя и тут же ответил: – А что Марина? Пусть себе живёт, я мешать ей не стану".

– Не знаю вот, как посмотрит на ваш отъезд Захар Николаевич, – прервав затянувшееся молчание, сказал Водомеров.

Бенедиктин словно очнулся. Он встряхнул головой и посмотрел на Водомерова с благодарностью. В самом деле, а как отнесётся к этой затее профессор? Он загрузил Бенедиктина срочной работой, установил ему жёсткие сроки для подготовки диссертации. Менять же своих решений старик не любит.

– Да, да, Илья Петрович, это вопрос законный, и вы хорошо сделали, что его поставили, я совершенно упустил из виду Захара Николаевича, – торопясь, проговорил Бенедиктин.

Водомеров промолчал, но по тому, как он забарабанил толстыми короткими пальцами по стеклу, прикрывавшему стол, Бенедиктин понял, что директор испытывает затруднение.

– Я думаю, Илья Петрович, профессор не враг институту, – заговорил Бенедиктин с жаром, – он заинтересован в его расцвете и добром имени не меньше вас. Объясним ему: так, мол, и так. Партийные органы считают, что в Улуюльской экспедиции необходимо усилить партийный глаз, посоветовали сверх комплекта командировать члена партбюро…

Бенедиктин говорил, не глядя на Водомерова, но, сказав последние слова, он бросил на директора мимолётный взгляд и замер. Водомеров нахмурился, и даже при тусклом освещении было заметно, что лицо его стало багровым.

– Нет, нет, ваш проект не подходит, – сердито забубнил Водомеров. – Мы не можем обманывать Великанова. Хотя он беспартийный, у нас нет от него никаких секретов. Полное до-ве-рие!

– Ну как же, зачем же, я всё абсолютно понимаю, я лишь говорю, что это тоже истина, такие голоса раздавались на партбюро, и это могло быть очень убедительным для Захара Николаевича, – сказал Бенедиктин.

– Нет, нет. Об этом не может быть и речи, – решительным тоном отрезал Водомеров. – Мы обязаны доложить Захару Николаевичу правду – всё как есть.