Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ) - Семенова Вера Валерьевна - Страница 35

Она глубоко вдохнула, собираясь с мыслями и готовясь, чтобы ее голос прозвучал достаточно громко. В конце концов, попробовать можно — риск пока еще не очень большой.

— Позволь мне сказать, мой конунг.

В конунгов дом дорога

Дальней была у скальда.

Славить подвиги смелых

Складным словом я рада.

Но не только, чтоб тешить

Теми песнями племя

С севера, я явилась —

Есть и другие вести.

— Король Данстейн разрешает своим слугам говорить когда вздумается?

— Это мой скальд, — грубо сказал Данстейн, в конце слегка запнувшись, поскольку сообразил, что даже не может назвать ее имени.

— Я Гвендолен из Тарра, — произнесла она так, что название города прозвучало гораздо более важным, чем имя. — Один раз к тебе уже обращались с просьбой. Ты отказал. Теперь тебя просят во второй раз. Так бывает, что люди вновь обращаются к тому, кто их уже отверг. Ты опять собираешься отказать?

— Я подумаю до завтра, — холодно вымолвил Данстейн, не задумываясь принявший эти слова на свой счет.

Но Гвендолен, не отрываясь, в упор смотрела на Фредерика Гнелля.

Чуть опустив взгляд, он внимательно изучал свои тонкие руки, на каждой из которых было по нескольку серебряных колец. Потом неожиданно взялся кончиками пальцев за края капюшона и, откинув его с коротко остриженного черепа, в свою очередь искоса посмотрел на Гвендолен, наклонив голову набок.

Наверно, ей это показалось. С чего бы иначе всесильному генералу Провидения подмигивать рыжеволосой девушке, чьи крылья делали ее присутствие в Чертоге Провидения менее желанным, чем кого бы то ни было?

Вечер третьего дня Гвендолен встретила у камина в гостевом дворце Данстейна. Свита разбрелась, остались только самые приближенные — неизменный Снэколль, двое молчаливых близнецов с гладкими темными волосами и, как ни странно, Улли, который нимало не обиделся на неожиданное возвышение нового скальда и даже как будто вздохнул с облегчением. Сложенные крест-накрест дрова радостно трещали, будто им было приятно гореть, распространяя по всей комнате чуть пахнущее хвоей тепло. В Тарре, наверно, уже из травы высунулись первые цветы, а в Круахане после прихода темноты было по-зимнему холодно. Снэколль то и дело протягивал руки к огню. Его круглое лицо чуть лоснилось от жара и казалось совсем добродушным. Трудно было представить, что утром этого же дня он ощупывал ее, как пойманную скотину, и угрожал бить кнутом до полусмерти. Как нельзя было представить Данстейна, с открытой мальчишеской улыбкой глядящего на танец желто-оранжевых языков в камине, королем грозной морской страны, чьи сапоги не раз наступали в лужу пролитой им крови.

Впрочем, а что любой из них мог сказать о Гвендолен, сидевшей прямо на полу на роскошной шкуре, задумчиво обхватив колени руками и сложив крылья? Все они в этой комнате были под стать друг другу, и Гвен постепенно начала чувствовать какую-то связь со всеми этими людьми, с которыми ее столкнула судьба. Конечно, ни в коем случае не привязанность и не теплоту, но ощущение, что молчать и смотреть на пламя с ними вместе получается довольно неплохо. Тем более ей не слишком нравилось то, что она собиралась вскоре сделать. Но она не колебалась. Разве у нее был выбор?

— Расскажи что-нибудь, — внезапно произнес Данстейн, продолжая неотрывно смотреть на огонь.

— Я?

— Рассказать что-то достойное моего слуха здесь может только скальд. Все остальные способны или растекаться лестью, или рычать ругательства. — Гвендолен невольно кивнула, в очередной раз оценив, как сам Данстейн владеет речью. Видимо, поэтому он так безоглядно верил в силу произнесенного слова. — Сложи новые стихи про мои битвы.

— У меня пока нет для тебя стихов, конунг. Когда я гляжу на огонь, мне хочется думать не о том, что будет, а о прошлом. Зато я могу рассказать тебе какую-нибудь древнюю песнь, чтобы тебя развлечь.

— Все они большей частью лживые.

— Даже сложенные о твоих предках?

— А ты их знаешь? — слегка поразился Данстейн. В его голосе прозвучала легкая неуверенность, поскольку он сам вряд ли мог похвастаться подобной памятью.

Вместо ответа Гвендолен проговорила нараспев:

— Славен предками Данстейн,

Хоть дела его славней.

Сказ поведать я хочу

Об Эгмунде и Альгерд…

…Прекрасная Альгерд приходилась тебе, конунг, прабабкой со стороны матери. Это было в те времена, когда черный мор еще не опустошил Туманные острова, что к северу от Вандера, и многие из предков вандерской знати жили там. Давно сложена песнь о том, как Альгерд, будучи женой Халльбранда Сурового, которому принадлежали все земли на Западной гряде, увидела вернувшегося из-за моря Эгмунда Путешественника, сына Торкиля, и почувствовала к нему то, что люди называют любовью.

— Я же говорю, что эти песни лживые, — пробормотал Данстейн.

— Я вижу, конунг, что ты относишься к любви, как каждый разумный человек. Поэтому я не стану пересказывать тебе эту песнь и говорить о том, как Альгерд бежала к Эгмунду, объявленному вне закона, как они долго скитались в пустоши, как сражались с наемными убийцами, как долго не могли соединиться, и как все были вынуждены признать их союз, потому что не было под солнцем двух других людей, которые даже дышали одновременно. Я расскажу тебе о том, что случилось потом, через несколько лет, когда Альгерд было уже три десятка, она родила Эгмунду двух детей и твердо распоряжалась его людьми и землями, пока ее муж и повелитель ходил походами в дальние страны. Ибо больше всего на свете мечтал Эгмунд видеть новые земли и узнавать как они устроены. Были ему подвластны не только все морские и земные пути, но и слова, он мог легко складывать их так, чтобы приманить удачу или, наоборот, ее отпугнуть, и это умение никого не оставляло к нему равнодушным. Много было у него друзей, но не меньше и врагов. И вот однажды зимой получила Альгерд злую весть, что Эгмунд попал в плен к своему злейшему недругу, эорлу Гуннольву с побережья Вандера, и что грозится тот погубить его позорной смертью. Может быть, удастся еще спасти его, если соберет Альгерд побольше золота и драгоценных каменьев и сама привезет их Гуннольву для выкупа.

Альгерд отправилась в путь той же ночью. Двое суток она добиралась до ближайшего корабля, что стоял в шхерах и готов был взять ее на борт. Никого из людей мужа она не позвала с собой, потому что верила Гуннольву меньше всего на свете и не хотела, чтобы они рисковали жизнью вместе с ней. Через неделю корабль причалил на Мглистом мысу, у западной оконечности Вандера, и еще несколько дней и ночей напролет скакала Альгерд до замка Гуннольва. Прежде были ее волосы темно-рыжими, как благородное дерево, но за две недели пути покрылись они сеткой из седых прядей, и лед навсегда застыл в ее глазах.

Мне хотелось бы, чтобы ты представил, конунг, как она неслась вперед, неотрывно глядя перед собой, останавливаясь только тогда, когда загоняла лошадь и ей надо было добывать новую. Как ей казалось, земля хватает ее коня за ноги, а ветер отбрасывает ее назад, не позволяя мчаться быстрее. Когда она закрывала глаза, то постоянно видела перед собой лицо Эгмунда и не могла спать. Когда она смотрела на дорогу, то невольно представляла себе, что с ее мужем могут сделать эорловы люди, и хотела скакать еще быстрее, но не могла. Воистину может назвать себя счастливым тот, кто в жизни не испытал подобного…

Гвендолен ненадолго замолчала и чуть подвинулась, сложив крылья так, что они почти полностью закрывали ее по бокам, и спрятала под ними руки. Никто не смотрел на нее — все повернулись к огню, слушая хрипловатый голос и, видимо, представляя в пламени картины, которые рисовала песнь — одинокую всадницу, летящую по равнине, так что заплетенные с двух сторон волосы выбиваются из-под съехавшего капюшона. Небо над ее головой прорезает молния — и в ее отблесках становятся заметнее темные квадратные башни далеко на горизонте.

— Наутро Эгмунда вывели из темницы на крепостную стену, где поспешно был сколочен помост и виселица для его казни. Каждый день его приводили туда, чтобы показать, что его ожидает. И каждый раз он только улыбался и говорил какие-нибудь забавные стихи, что смог придумать за ночь. Но в то утро он посмотрел на запад, где небо было высоким и светлым, очистившимся от ночной грозы, и поскольку глаза его были острее, чем у любого живущего на земле в то время, он увидел женщину, скачущую во весь опор вдоль обрыва, — а больше никто не мог разглядеть ее. Хоть было ей еще очень далеко до замка, хоть были плотно сжаты ее губы, с которых прежде не сходила улыбка, и тусклым снегом вместо красного золота отливали пряди ее волос, он узнал свою Альгерд. И так как Эгмунд слышал от слуг в замке, что не собирается Гуннольв держать свое слово и мечтает схватить Альгерд, как только она появится, то больше всего на свете хотел он, чтобы она повернула назад, и потому молвил своим тюремщикам: