Стихотворения и поэмы - Багрицкий Эдуард Георгиевич - Страница 38

38

Папиросный коробок

Раскуренный дочиста коробок, Окурки под лампою шаткой. Он гость — я хозяин. Плывет в уголок Студеная лодка-кроватка… — Довольно! Пред нами другие пути, Другая повадка и хватка! — Но гость не встает. Он не хочет уйти; Он пальцами, чище слоновой кости, Терзает и вертит перчатку… Столетняя палка застыла в углу, Столетний цилиндр вверх дном на полу, Вихры над веснушками взреяли, — Из гроба, с обложки ли от папирос — Он в кресла влетел и к пружинам прирос, Перчатку терзая, — Рылеев… — Ты наш навсегда! Мы повсюду с тобой, Взгляни! — И рукой на окно: Голубой Сад ерзал костями пустыми, Сад в ночь подымал допотопный костяк, Вдыхая луну, от бронхита свистя, Шепча непонятное имя… — Содружество наше навек заодно! — Из пруда, прижатого к иве, Из круглой смородины лезет в окно Промокший Каховского кивер… Поручик! Он рвет каблуками траву, Он бредит убийством и родиной, Приклеилась к рыжему рукаву Лягушечья лапка смородины… Вы тени от лампы! Вы мокрая дрожь Деревьев под звездами робкими… Меня разговорами не проведешь, Портрет с папиросной коробки… Я выключил свет — и видения прочь! На стекла, с предательской ленью, В гербах и султанах надвинулась ночь, Ночь Третьего отделенья… Пять сосен тогда выступают вперед, Пять виселиц, скрытых вначале; И сизая плесень блестит и течет По мокрой и мыльной мочале… В калитку врывается ветер шальной, Отчаянный и бесприютный, — И ветви над крышей и надо мной Заносятся, как шпицрутены… Крылатые ставни колотятся в дом, Скрежещут зубами шарниров, Как выкрик: «Четвертая рота — кругом!» — Упрятанных в ночь командиров… И я пробегаю сквозь строй без конца В поляны, в леса, в бездорожья… …И каждая палка хочет мясца, И каждая палка пляшет по коже… В ослиную шкуру стучит кантонист (Иль ставни хрипят в отдаленье?)… Л ночь за окном как шпицрутенов свист, Как Третье отделенье, Как сосен качанье, как флюгера вой… И вдруг поворачивается ключ световой. Безвредною синькой покрылось окно, Окурки под лампою шаткой. В пустой уголок, где от печки темно, Как лодка, вплывает кроватка… И я подхожу к ней под гомон и лай Собак, зараженных бессонницей: — Вставай же, Всеволод, и всем володай, Вставай под осеннее солнце! Я знаю: ты с чистою кровью рожден, Ты встал на пороге веселых времен! Прими ж завещанье: Когда я уйду От песен, от ветра, от родины — Ты начисто выруби сосны в саду, Ты выкорчуй куст смородины!

Весна

В аллеях столбов, По дорогам перронов — Лягушечья прозелень Дачных вагонов; Уже, окунувшийся В масло по локоть. Рычаг начинает Акать и окать… И дым оседает На вохре откоса, И рельсы бросаются Под колеса… Приклеены к стеклам Влюбленные пары, — Звенит полисандр Дачной гитары: — Ах! Вам не хотится ль Под ручку пройтиться?.. — Мой милый. Конечно. Хотится! Хотится!.. — А там, над травой, Над речными узлами, Весна развернула Зеленое знамя, — И вот из коряг, Из камней, из расселин Пошла в наступленье Свирепая зелень… На голом прутьс, Над водой невеселой, Гортань продувают Ветвей новоселы… Первым дроздом Закликают леса, Первою щукой Стреляют плеса; И звезды Над первобытною тишью Распороты первой Летучей мышью… Мне любы традиции Жадной игры: Гнездовья, берлоги, Метанье икры… Но я — человек, Я — не зверь и не птица; Мне тоже хотится Под ручку пройтпться; С площадки нырнуть, Раздирая пальто, В набитое звездами Решето… Чтоб, волком трубя У бараньего трупа, Далекую течку Ноздрями ощупать; Иль в черной бочаге, Где корни вокруг, Обрызгать молоками Щучью икру; Гоняться за рыбой, Кружиться над птицей, Сигать кожаном И бродить за волчицей; Нырять, подползать И бросаться в угон, — Чтоб на сто процентов Исполнить закон; Чтоб видеть воочыо: Во славу природы Раскиданы звери, Распахнуты воды, И поезд, крутящийся В мокрой траве, — Чудовищный вьюн С фонарем в голове!.. И поезд от похоти Воет и злится: «Хотится! Хотится! Хотится! Хотится!..» 1927

Трясина

I Ночь Ежами в глаза налезала хвоя, Прели стволы, от натуги воя. Дятлы стучали, и совы стыли; Мы челноки по реке пустили. Трясина кругом да камыш кудлатый, На черной воде кувшинок заплаты. А под кувшинками в жидком сале Черные сомы месяц сосали; Месяц сосали, хвостом плескали, На жирную воду зыбь напускали. Комар начинал. И с комарыш стоном Трясучая полночь шла по затонам. Шла в зыбуны по сухому краю, На каждый камыш звезду натыкая… И вот поползли, грызясь и калечась, И гад, и червяк, и другая нечисть… Шли, раздвигая камыш боками, Волки с булыжными головами. Видели мы — и поглядка прибыль! — Узких лисиц, золотых, как рыбы… Пар оседал малярийным зноем, След наливался болотным гноем. Прямо в глаза им, сквозь синий студень Месяц глядел, непонятный людям… Тогда-то в болотном нутре гудело: Он выходил на ночное дело… С треском ломали его колена Жесткий тростник, как сухое сено. Жира и мышц жиляная сила Вверх не давала поднять затылок. В маленьких глазках — в болотной мути — Месяц кружился, как капля ртути. Он проходил, как меха вздыхая, Сизую грязь на гачах вздымая. Мерно покачиваем трясиной, — Рылом в траву, шевеля щетиной, На водопой, по нарывам кочек, Он продвигался — обломок ночи, Не замечая, как на востоке Мокрой зари проступают соки; Как над стеной камышовых щеток Утро восходит из птичьих глоток; Как в очерете, тайно и сладко, Ноет болотная лихорадка… Время пришло стволам вороненым Правду свою показать затонам, Время настало в клыкастый камень Грянуть свинцовыми кругляками. …………………… А между тем по его щетине Солнце легло, как багровый иней, — Солнце, распухшее, водяное, Встало над каменною спиною. Так и стоял он в огнях без счета, Памятником, что воздвигли болота. Памятник — только вздыхает глухо Да поворачивается ухо… Я говорю с ним понятной речью: Самою крупною картечью. Раз! Только ухом повел — и разом Грудью мотнулся и дрогнул глазом. Два! Закружились камыш с кугою, Ахнул зыбун под его ногою… В солнце, встающее над трясиной, Он устремился, горя щетиной. Медью налитый, с кривой губою, Он, убегая, храпел трубою. Вплавь по воде, вперебежку сушей, В самое пекло вливаясь тушей, — Он улетал, уплывал в туманы, В княжество солнца, в дневные страны. А с челнока два пустых патрона Кинул я в черный тайник затона. 2 День Жадное солнце вставало дыбом, Жабры сушило в нолоях рыбам; В жарком песке у речных излучий Разогревало яйца гадючьи; Сыпало уголь в берлогу волчью, Птиц умывало горючей желчью; И, расправляя перо и жало, Мокрая нечисть солнце встречала. Тропка в трясине, в лесу просека Ждали пришествия человека. Он надвигался, плечистый, рыжий, Весь обдаваемый медной жижей. Он надвигался — и под ногами Брызгало и дробилось пламя. И отливало пудовым зноем Ружье за каменною спиною. Через овраги и буераки Прыгали огненные собаки. В сумерки, где над травой зыбучей Зверь надвигался косматой тучей, Где в камышах, в земноводной прели, Сердце стучало в огромном теле И по ноздрям всё чаще и чаще Воздух врывался струей свистящей. Через болотную гниль и одурь Передвигалась башки колода Кряжистым лбом, что порос щетиной, В солнце, встающее над трясиной. Мутью налитый болотяною, Черный, истыканный сединою, — Вот он и вылез над зыбунами Перед убийцей, одетым в пламя. И на него, просверкав во мраке, Ринулись огненные собаки. Задом в кочкарник упершись твердо, Зверь превратился в крутую морду, Тело исчезло, и ребра сжались, Только глаза да клыки остались, Только собаки перед клыками Вертятся огненными языками. «Побереги!» — и, взлетая криво, Псы низвергаются на загривок. И закачалось и загудело В огненных пьявках черное тело. Каждая быстрая капля крови, Каждая кость теперь наготове. Пот оседает на травы ржою, Едкие слюни текут вожжою. Дыбом клыки, и дыханье суше, — Только бы дернуться ржавой туше… Дернулась! И, как листье сухое, Псы облетают, скребясь и воя. И перед зверем открылись кругом Медные рощи и топь за лугом. И, обдаваемый красной жижей, Прямо под солнцем убийца рыжий. И побежал, ветерком катимый, Громкий сухой одуванчик дыма. В брюхо клыком — не найдешь дороги, Двинулся — но подвернулись ноги, И заскулил, и упал, и вольно Грянула псиная колокольня: И над косматыми тростниками Вырос убийца, одетый в пламя… 1927