Стихотворения и поэмы - Багрицкий Эдуард Георгиевич - Страница 50

50

Человек предместья

Вот зеленя прозябли, Продуты ветром дни, Мой подмосковный зяблик, Начни, начни… Бревенчатый дом под зеленой крышей, Флюгарка визжит, и шумят кусты, Стоит человек у цветущих вишен: Герой моей повести — это ты! Вкруг мира, поросшего нелюдимой Крапивой, разрозненный мчался быт. Славянский шкаф и труба без дыма, Пустая кровать и дым без трубы. На голенастых ногах ухваты, Колоды для пчел — замыкали круг. А он переминался, угловатый, С большими сизыми кистями рук. Вот так бы нацелиться — и с налета Прихлопнуть рукой, коленом прижать… До скрежета, до ледяного пота Стараться схватить, обломать, сдержать! Недаром учили: клади на плечи, За пазуху суй — к себе таща, В закут овечий, В дом человечий, В капустную благодать борща. И глядя на мир из дверей амбара, Из пахнущих крысами недр его, Не отдавай ни сора, ни пара, Ни камня, ни дерева — ничего! Что ж, служба на выручку! Полустанки… Пернатый фонарь да гудки в ночи… Как рыжих младенцев, несут крестьянки Прижатые к сердцу калачи. Гремя инструментом, проходит смена. И там, в каморке проводника, Дым коромыслом. Попойка. Мена. На лавках рассыпанная мука. А всё для того, чтобы в предместье Углами укладывались столбы, Чтоб шкаф, покружившись, застрял на месте, Чтоб дым, завертясь, пошел из трубы. (Но всё же из будки не слышно лая, Скворешник пустует, как новый дом, И пухлые голуби не гуляют Восьмеркою на чердаке пустом.) И вот в улетающий запах пота, В смолкающий плотничий разговор, Как выдох, распахиваются ворота — И женщина вплывает во двор. Пред нею покорно мычат коровы, Не топоча, не играя зря, И — руки в бока — откинув ковровый Платок, она стоит, как заря. Она расставляет отряды крынок: Туда — в больницу. Сюда — на рынок, И, вытянув шею, слышит она (Тише, деревья, пропустишь сдуру) Вьющийся с фабрики Ногина Свист выдаваемой мануфактуры. Вот ее мир — дрожжевой, густой, Спит и сопит — молоком насытясь, Жидкий навоз, над навозом ситец, Пущенный в бабочку с запятой. А посередке, крылом звеня, Кочет вопит над наседкой вялой. Черт его знает зачем меня В эту обитель нужда загнала!.. Здесь от подушек не продохнуть, Легкие так и трещат от боли… Крикнуть товарищей? Иль заснуть? Иль возвратиться к герою, что ли?! Ветер навстречу. Скрипит вагон. Черная хвоя летит в угон. Весь этот мир, возникший из дыма, В беге откинувшийся, трубя, Навзничь; он весь пролетает мимо, Мимо тебя, мимо тебя! Он облетает свистящим кругом Новый забор твой и теплый угол. Как тебе тошно. Опять фонарь Млеет на станции. Снова, снова Баба с корзинкой. Степная гарь Да заблудившаяся корова. Мир переполнен твоей тоской; Буксы выстукивают: на кой? На кой тебе это? Ты можешь смело Посредине двора в июльский зной Раскинуть стол над скатертью белой Средь мира, построенного тобой. У тебя на столе самовар как глобус, Под краном стакан, над конфоркой дым; Размякнув от пара, ты можешь в оба Теперь следить за хозяйством своим. О, благодушие! Ты растроган Пляской телят, воркованьем щей, Журчаньем в желудке… А за порогом — Страна враждебных тебе вещей. На фабрику движутся, раздирая Грунт, дюжие лошади (топот, гром). Не лучше ль стоять им в твоем сарае В порядке. Как следует. Под замком. Чтобы дышали добротной скукой Хозяйство твое и твоя семья, Чтоб каждая мелочь была порукой Тебе в неподвижности бытия. Жара. Не читается и не спится. Предместье солнцем оглушено. Зеваю. Закладываю страницу И настежь распахиваю окно. Над миром, надтреснутым от нагрева, Ни ветра, ни голоса петухов… Как я одинок! Отзовитесь, где вы, Веселые люди моих стихов? Прошедшие с боем леса и воды, Всем ливням подставившие лицо, Чекисты, механики, рыбоводы, Взойдите на струганое крыльцо. Настала пора — и мы снова вместе! Опять горизонт в боевом дыму! Смотри же сюда, человек предместий: — Мы здесь! Мы пируем в твоем дому! Вперед же, солдатская песня пира! Открылся поход. За стеной враги. А мы постарели. — И пылью мира Покрылись походные сапоги. Но всё ж по-охотничьи каждый зорок. Ясна поседевшая голова. И песня просторна. И ветер дорог. И дружба вступает в свои права. Мы будем сидеть за столом веселым И толковать и шуметь, пока Не влезет солнце за частоколом В ушат топленого молока. Пока не просвищут стрижи. Пока Не продерет росяным рассолом Траву до последнего стебелька. И, палец поднявши, один из нас Раздумчиво скажет: «Какая тьма! Как время идет! Уже скоро час!» И словно в ответ ему, ночь сама От всей черноты своей грянет: «Раз!» А время идет по навозной жиже. Сквозь бурю листвы не видать ни зги. Уже на крыльце оно. Ближе. Ближе. Оно в сенях вытирает сапоги. И в блеск половиц, в промытую содой И щелоком горницу, в плеск мытья Оно врывается непогодой, Такое ж сутуловатое, как я, Такое Ж, как я, презревшее отдых, И, вдохновеньем потрясено. Глаза, промытые в сорока водах, Медленно поднимает оно. От глаз его не найти спасенья, Не отмахнуться никак сплеча, Лампу погасишь. Рванешься в сени. Дверь на запоре. И нет ключа. Как ни ломись — не проломишь — баста! В горницу? В горницу не войти! Там дочь твоя, стриженая, в угластом Пионерском галстуке, на пути. И, руками комкая одеяло, Еще сновиденьем оглушена, Вперед ногами, мало-помалу Сползает на пол твоя жена! Ты грянешь в стекла. И голубое Небо рассыпется на куски. Из окна в окно, закрутись трубою, Рванутся дикие сквозняки. Твой лоб сиянием окровавит Востока студеная полоса, И ты услышишь, как время славят Наши солдатские голоса. И дочь твоя подымает голос Выше берез, выше туч, — туда, Где дрогнул сумрак и раскололась Последняя утренняя звезда. И первый зяблик порвет затишье… (Предвестник утренней чистоты.) А ты задыхаешься, что ты слышишь? Испуганный, что рыдаешь ты? Бревенчатый дом под зеленой крышей. Флюгарка визжит, и шумят кусты. 1932