Суд волков - Мессадье Жеральд - Страница 53

Даже деревья вокруг постоялого двора помахивали ветками в знак приветствия.

Петер Шёффер, мужчина лет пятидесяти, худой, с загорелым лицом и седой остроконечной бородкой, делавшей его похожим на священника, отличался пронизывающим взором темных глаз и энергичной жестикуляцией. Его жена напоминала ранетовое яблочко – такая же крепкая и простая.

Тайна раскрылась во время обеда: по словам Шёффера, которому тесть написал из Парижа, Фуст сомневался, сможет ли печатня по-настоящему заинтересовать банкиров: дело слишком новое, рискованное и дорогое. Именно поэтому он вступил в переговоры с Сорбонной, хотя никаких обязательств на себя не брал. Печатник вовсе не хотел вести двойную игру, он просто искал возможность возместить расходы, которые понес в те годы, когда оплачивал работу Генсфлейша. Но предварительные беседы с одним из регентов парижского университета, чье имя Фуст, правда, не назвал, сразу насторожили его, ибо тот заявил, что печатня – опасное изобретение, чреватое подстрекательством к бунту; равным образом он полагал, что оборудование для печатни должно быть помещено под охрану городской стражи, иными словами – конфисковано. Не сомневаясь, что эту точку зрения разделяют и его коллеги, Фуст решил никому из университетских не открывать, где хранятся ящики.

– Отец очень боялся, – сказала Тина Шёффер, – что люди из Сорбонны хитростью завладеют оборудованием. Более того, он не исключал, что его самого силой задержат в Париже и принудят работать на них. Я воспользовалась сумятицей, вызванной чумой, и бежала оттуда, поскольку сама боялась, что меня схватят и под пыткой заставят признаться, где спрятаны ящики.

Все это звучало зловеще и даже устрашающе. Жанна спросила себя, неужели люди из Сорбонны настолько косные, что способны на такие речи. С кем же разговаривал Фуст?

На встрече, однако, не была раскрыта главная тайна – каким образом Феррандо сумел найти ящики и вывезти их из Парижа. Феррандо просто сказал, что ему достались бумаги покойного, в них он и нашел след, ведущий к барже. Но ни слова не проронил ни о фарсе на постоялом дворе "Золотое колесо", ни о трагедии в Верноне.

После десерта Тина и ее супруг тщательно вытерли стол. Шёффер достал из футляра книгу в изумительном переплете и осторожно раскрыл ее.

Сотрапезники сгрудились вокруг и с восторгом рассматривали страницы, которые медленно переворачивал Шёффер. Иначе и быть не могло: это был один из экземпляров знаменитой Псалтыри, так называемой Майнцской псалтыри, шедевр немецкого издателя, выполненный в трехцветной печати – красной, черной и синей.

Затаив дыхание, Франсуа пожирал страницы глазами, а затем поднял на Шёффера восхищенный взгляд.

– Это великолепно! – воскликнул он.

Шёффер улыбнулся.

– Обошлась мне эта книга в изрядную сумму, – сказал он. – Впрочем, это уже вторая моя Псалтырь, ибо первую я напечатал два года назад.

– Это бумага?

– Да, но очень плотная, изготовленная особым способом.

Потом он закрыл книгу и уложил ее в футляр.

На следующей неделе в окрестностях города на улице Труа Кле был снят склад для устройства мастерской и дом с пятью квартирами – для Арминия, молодого Кокельмана, Шёффера на время его приездов в Страсбург, Жанны, которая намеревалась присутствовать при создании печатни, и Франсуа. Последний решил, что останется в Страсбурге, чтобы познать искусство гравирования и отливки букв.

Феррандо уехал в Роттердам, и через одиннадцать дней выгруженные с баржи ящики были отправлены на повозке в мастерскую на улице Труа-Кле.

Шёффер пришел проверить оборудование, извлеченное из ящиков его учеником, которому помогал не только Франсуа, но даже Жозеф с Феррандо.

– Вот это и создал Генсфлейш, – сказал Шёффер по-немецки. – Но он не вернул моему тестю около двух тысяч гульденов из полученного задатка. А тестю они были срочно нужны, ведь он сам взял их взаймы. Но и это еще не все! – раздраженно воскликнул он. – Тут не хватает букв, их должно быть гораздо больше! Девять изношенных форм! А пресс какой! Явно слабенький, – сказал он, показав на пресс с поворотной штангой, который, однако, выглядел весьма внушительно.

Шёффер расхаживал по просторному помещению, не в силах сдержать негодования.

– Конечно, Генсфлейш великий мастер, но в делах человек ненадежный: взял и оставил себе часть приспособлений, созданных на деньги Фуста.

– Где находится Генсфлейш сейчас? – спросил Жозеф.

– В Майнце. Но мы с ним в ссоре. У нас судебная тяжба. Кстати, лет двадцать назад он работал здесь. Странный это человек. Занимался алхимией. Часто оскорблял людей.

Шёффер фыркнул.

– Он был в Страсбурге? – удивился Феррандо.

– Да. Провел здесь не меньше десяти лет. Пытался создать печатню со сменными литерами, – ответил Шёффер. – Иоганн Ментелин – его ученик.

– Это Генсфлейш придумал сменные литеры?

Шёффер покачал головой:

– Нет, был один голландец, Костер, а на самом деле Лоренс Янсон. Он использовал этот способ гораздо раньше, в тысяча четыреста двадцать третьем году. Но я не думаю, что это он его изобрел.

– Кто же тогда?

– Мне говорили, что китайцы. Один путешественник привез газету на их языке, и мне кажется, что она была напечатана с использованием сменных букв. А газете этой сто пятьдесят лет! Я вам покажу, когда приедете в Майнц. Не знаю, с кем из путешественников имели дело Костер и Генсфлейш, но, полагаю, они получили от кого-то соответствующее описание или образец, а затем приспособили его к европейскому алфавиту. Потом сделали оборудование. Усовершенствовали винный пресс – особенно преуспел в этом Генсфлейш. Им удалось создать и чернила – не такие жидкие, как у переписчиков. Главное же – Генсфлейш придумал наборную форму для сменных букв.

– Я не уверен, что все хорошо понял, – сказал Феррандо, чьи познания в немецком подверглись тяжелому испытанию, хотя он очень старался уловить смысл сказанного Шёффером и только потом переводил.

Жанна посмотрела на Франсуа: интересуют ли его ученые рассуждения? Но она увидела, что сын буквально впился глазами в Феррандо и даже в Шёффера, словно пытаясь каким-то сверхъестественным образом преодолеть языковой барьер, ведь по-немецки он не знал ни единого слова.

Шёффер прислонился к стене. Он походил на пророка выступающего с проповедью перед иудеями. В каком-то смысле, сказал себе Жозеф, он и есть пророк.

– Так вот, – сказал Шёффер, – Костер отливал форму целой страницы и печатал с нее. Генсфлейш обратил внимание, что после нескольких оттисков форма портилась. Некоторые литеры откалывались, стирались. И он ввел поразительное новшество: набирать литеры из кассы и составлять их в форму, а потом прямо с этой формы печатать.

– А такая форма не изнашивается? – спросил Франсуа.

Шёффер повернул голову к молодому человеку.

– О, вот хороший вопрос! Нет, потому что литеры легко заменить, к тому же этот чертов Генсфлейш нашел способ сделать свинец более твердым, добавляя к нему другие металлы. В частности, сурьму. Благодаря этому набор используется много раз. Сами же оттиски выходят более четкими и чистыми.

– Это и вправду похоже на алхимию! – воскликнула Жанна.

– Да, я думаю что Генсфлейша вдохновила алхимия! Но в конце концов его секрет был раскрыт. В мире есть мало тайн, которые рано или поздно не стали бы общим достоянием, – заметил Шёффер саркастическим тоном. – Венецианцы первыми догадались, что Генсфлейш придал свинцу твердость с помощью какой-то хитрости. И тогда у них появились свои печатни.

Каждый на мгновение задумался.

Жанна испытала смутное чувство, что рождается некий новый мир, полный чудес. Маленькая крестьянка из Ла-Кудре вряд ли поняла бы и десятую часть того, о чем говорил Шёффер.

Феррандо, как всегда мысливший практически, спросил:

– Чего нам не хватает?

– Прежде всего литер. Их нужно в двадцать, в тридцать раз больше, чем есть. С таким количеством мы даже одного Евангелия не напечатаем. Вдумайтесь, мессир Феррандо, если мы хотим издавать Библию, нам нужно более миллиона литер.