Татуировка - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" - Страница 29

— Естественно. За кого вы нас принимаете? Не мое же. Или вы хотите взять псевдоним?

— Нет-нет, пусть будет мое.

— И постарайтесь уложиться в сроки. — Это он говорил, уже ставя закорючку напротив своей фамилии.

Проходя через приемную, по-прежнему забитую теми же терпеливо ожидающими авторами, Агния взглянула на часы. Весь ее разговор занял четыре минуты.

— Теперь уж мы, — произнесла спортивная девица, и «Алогинские» стали радостно подниматься.

НАХОДКА СТАРОГО БОМЖА

— Здравствуйте, Дмитрия Евгеньевича будьте добры.

— Слушает Самарин, — проговорил Дмитрий в телефонную трубку, с трудом отвлекаясь от скорбных мыслей.

— Димка, это в самом деле ты? Что-то у тебя голос больной. Опять у вас совещание? — Называть начальника следственного отдела прокуратуры Петроградского района Димкой и так с ним разговаривать могла только его собственная сестра, Агния.

— Да нет, обычный у меня голос, как всегда, — рассеянно ответил он, одновременно читая разложенные на столе бумаги.

— А я говорю, больной! Слушай, я же из Москвы вернулась! Или ты совсем забыл? Хотя бы обрадовался для приличия! Надеюсь, ты Глебу не успел сказать, что меня ограбили?

—Не успел.

— Ну и хорошо! Пусть он ни о чем не знает, ладно? А мне в Москве заказали писать большую книгу, аванс выдали!

— Как же, помню-помню, — проговорил Дмитрий, по-прежнему глядя в бумаги и стараясь удержать в памяти промелькнувшую подробность, которая объединяла весь этот мрак.

— А то, что у тебя день рождения — ты помнишь?

— Да-да, как же, конечно, помню. — Подробность, едва показавшись, вильнула хвостом и ушла в темные глубины сознания. Или подсознания — кто ее там найдет. — Так вы по какому делу? — рассеянно переспросил он.

— Ты совсем уже заработался! Это я, Агния, твоя сестра! Мы с Глебом сегодня к вам зайдем. Ты слушаешь меня? Хотя бы поздравить. Часиков в восемь. Сумеешь отбросить свои дела ради родственников?

— В восемь? Ну хорошо, конечно, отброшу. Будем рады. — И Дмитрий Самарин автоматически на листке ежедневника сделал пометку: «Агния — 20-00».

— Слушай, мсье Пуаро, тебе обязательно надо отдохнуть! — недовольно проговорила Агния. — Единственная сестра скоро станет автором знаменитой книги, а он с ней, как с чурбаном!

— Да ладно тебе! — Дмитрий наконец оторвался от своих размышлений и даже невесело рассмеялся. — Тут у нас такие дела!

— Что, опять маньяка ловите?

— Маньяка? Что ж, ты попала в точку. И причем даже не одного, а шайку. Да, именно так: шайку каннибалов! Действуют в нашем районе. Так что ходи по улицам осторожно, сестренка, не то кожу снимут. Знать бы еще, куда они ее потом — на барабан или на абажуры.

— Ну знаешь, спасибо! У вас там у всех такой юмор? — И Агния, решив, что шутка брата перешла границы идиотизма, решила было хлопнуть трубкой. Однако в последний момент передумала: — Значит, до восьми. Торт не покупайте, мы с Глебом принесем.

Возвращаясь домой, Дмитрий Самарин держал в голове тот пасьянс, который раскладывал на столе в своем тесном темноватом кабинетике. Итак, два дня назад старый бомж, а в прошлом — честный труженик и даже ветеран труда завода Полиграфмаш, с вытаращенными от ужасами глазами примчался к ним в следственный отдел, благо помещались они поблизости. Какое-то время он безуспешно пытался рассказать сотрудникам о своей страшной находке на помойке в металлическом баке. Старик смердел на весь их коридор, и Самарин застал беседу в тот момент, когда Катя Калачева, брезгливо отворачиваясь и не желая вдаваться в подробности бомжевского монолога, гнала этого добровольного помощника прочь. Дмитрий, на свое несчастье, вклинился в их разговор, потому что сквозь запах давно немытого тела услышал сочетание «руки, ноги, голова — все есть, а кожи нет».

Дворовая помойка, куда привел бомж, которого, как сразу выяснилось, звали Николай Николаевич Иванов, была в пяти минутах ходьбы от прокуратуры. А там тонкая натура бомжа не позволила ему снова заглянуть в большую клеенчатую сумку, точно такую, в каких наши челноки везут в Россию ширпотреб китайского и турецкого производства.

— Сами загляните! В нее, в нее! — сказал бомж, по-прежнему тараща глаза и слегка пятясь.

Бомж совершал свой ежеутренний обход помоек и когда увидел внутри бокса застегнутую на молнию эту клетчатую сумку, сильно обрадовался. Однако радость его мгновенно перешла в ужас, стоило ему только заглянуть внутрь сумки.

Через десять минут и помойка и сумка были зафиксированы на пленку, через двадцать минут прибывшая служебная собака Тарас попыталась взять след, но уже у подворотни его потеряла. Через час обнаруженные Николаем Николаевичем части мужского тела, лишенные кожного покрова, были отправлены на экспертизу вместе с клетчатой сумкой, а потом в морозильник морга на длительное хранение. Сам же Николай Николаевич получил в благодарность от ребят чистые, хотя и поношенные трусы с майкой, ковбойку, костюм с носками и был допущен в душ прокуратуры. А потом Катя Калачева поделилась с ним пирожками с капустой, которые как раз напекла накануне и принесла для общественного съедения.

О страшной находке Дмитрий немедленно доложил в город, но дело, естественно, отфутболили к нему. И все понимали, что это — еще один висяк.

Тело, по данным экспертизы, принадлежало мужчине в возрасте двадцати — двадцати пяти лет, ростом 176 — 180 сантиметров.

Как выяснилось вскоре, с месяц назад похожая находка была обнаружена в Центральном районе. А так как руководство городской прокуратуры не забыло не только об открытии имени бомжа Николая Николаевича, но и о недавней находке в багажнике «шестерки», то на Дмитрия навесили и это дело, точнее, предложили скоординировать усилия с центральными.

Весна — самое время для обнаружения жмуриков-подснежников. И она принесла двоих, найденных в разных загородных лесочках поблизости от шоссе. Точнее, трупов разного пола и возраста было обнаружено больше, но на двух кожный покров полностью отсутствовал. Тут и ежу стало бы ясно: в городе работает группа то ли особо изощренных в жестоких пытках бандитов, то ли серийных маньяков, то ли каких-нибудь сектантов-сатанистов с новым не известным прежде смертельным ритуалом.

До поры материалы расследования сосредоточивались только в голове и сейфе Дмитрия Самарина. В городской прокуратуре на улице Якубовича он время от времени докладывал о проводимых следственных мероприятиях, его поругивали, и караван шел. Но теперь, когда последняя находка была показана по всем телеканалам, ситуация сразу обострилась. И уклониться от скандала стало невозможно.

— Пусть заберут другие дела, укрепят следственную бригаду еще хотя бы тремя сотрудниками, и мы этих маньяков голенькими приведем! — в который раз твердил Никита Панков, когда Дмитрий устроил экстренный общий сбор в конце рабочего дня.

Подобные мечтания время от времени выдавал каждый из них. Однако все понимали, что лучше они жить не станут, а стружку с них начнут снимать по полной программе.

Тот же Никита уверенно напирал на чеченскую версию.

— Вы сами знаете, Дмитрий Евгеньевич, я к любым нациям одинаково отношусь, но это — точно чеченцы. Так только они могут мстить каким-нибудь своим злодеям. Их разборки.

Может быть, поэтому Дмитрий и поручил Никите встретиться с авторитетным человеком из питерско-чеченской диаспоры Аскером Цагароевым. Тем более что тот, судя по данным, которые Дмитрий вынес из Интернета, был доктором наук, этнографом и мировым светилой — специалистом по современным аномальным культовым ритуалам. Так что его в любом случае полагалось привлечь в качестве консультанта.

— Побеседуй с ним спокойно, уважительно, может, что-то и прояснится, — наставлял он Никиту Панкова.

Сколько раз Дмитрий Самарин ни видел эту женщину издалека, он мгновенно ощущал ускоренное биение своего сердца, мир вокруг него словно светлел, а душа внутри тела — согревалась. Ее звали Еленой Штопиной, и уже два с небольшим года она была его женой, хотя влюблен он был в нее со школьных лет. В школе она носила прозвище Штопка. В этом прозвище ничего обидного никто не видел. Как и в прозвище Дмитрия Самарина, которого до сих пор одноклассники зовут Жигули, в честь географической близости с городом Самарой. Одноклассники встречались редко, и поэтому детские прозвища стали для Дмитрия и Елены знаком особой интимной близости.