Судить буду я - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - Страница 36

В тюрьму Сенатор загремел с партийным билетом, его даже не успели исключить из КПСС, а когда он вернулся, в тот же вечер Миршаб вручил ему билет уже новой и тоже правящей партии, чему Сухроб Ахмедович не удивился, и был теперь обладателем двух билетов. Он мог поклясться на чем угодно, что у них в Узбекистане никогда, ни при каких обстоятельствах не будет двух равных партий, и вовсе не оттого, что правящая не допустит возникновения другой, конкурирующей. Тут совсем иное: «работает» психология восточного человека, почитающего власть, государственность, чего так не хватает русским в их великой идее соборности, державности. Мало кто рискнет не Востоке при наличии правящей вступить в конкурирующую, и незачем ее создавать. Но это вовсе не означает, что тут нет борьбы, сложностей, но она возникает совсем не на идеологиче­ской основе, а на клановой, земляческой, родовой.

Каков бы ни был расклад политических сил на сегодня, Сухроб Ахмедович понимал, что нужно попытаться вернуть себе прежнюю должность, структуры власти не изменились, хотя люди в Белом Доме на берегу Анхора имели уже другого цвета партийные билеты. Но он хорошо знал нравы, царящие наверху, никто так просто место не вернет, тем более такое – контролирующее правовые органы. А органы – это реальная сила, люди с оружием. Для политика, метящего высоко, этот пост лучший плацдарм для атаки. Поэтому, еще не оглядевшись вокруг и не выстроив никакой тактики и стратегии, он дал такое осторож­ное интервью телевидению: мол, вышла промашка, накладка, оговорили, и он никого не винит, ибо ошибки в правосудии в переломное время неизбежны. И жертвой, мол, становятся люди, находящиеся на переднем плане борьбы за перемены в обществе, истинные борцы за независимость республики, та­кова, мол, всегда и везде цена свободы. В общем, с достоинством, тактом, выдержкой. Подобное интервью на фоне огуль­ного охаивания правосудия, доставшегося республике от «тота­литарного режима» Москвы, выглядело благородно и не могло не броситься в глаза. К жертвам всегда есть не только состра­дание, но и понимание, вот на что и рассчитывал дальновидный Сенатор.

На презентации Сухроб Ахмедович обратил внимание, как много новых, незнакомых людей появилось на поверхности об­щественной жизни в Ташкенте, независимых, с иной манерой поведения, раскованных, тщательно и модно одетых. В боль­шинстве своем это новый слой предпринимателей, коммерсан­тов, бизнесменов, людей, прежде державшихся в тени, незамет­ных, особо не претендовавших на власть и положение в обще­стве. Но едва для них появился маленький просвет, шанс – они объявились тут как тут, мгновенно заняв ключевые позиции в экономике, финансах, и всем сразу стало ясно, кто отныне будет иметь власть в республике. А ведь раньше человек у власти не мог возникнуть из ниоткуда, вдруг, следовало пройти много должностных ступеней, причем не хозяйственных, административных, а прежде всего партийных. И все было ясно – кто за кем стоит, откуда корни, кого куда двигают – выходило, что подобная расстановка сил, незыблемая иерархия ушли навсегда. Вот какой вывод сделал он в первый же вечер на свободе, правда, вечер необыкновенный, где наглядно де­монстрировалось: кто есть кто.

Порадовался Сенатор и своему давнему решению, когда он рискнул выручить Шубарина и ценой жизни двух людей, охран­ника и взломщика по имени Кащей, выкрал из прокуратуры республики дипломат со сверхсекретными документами Японца, касавшимися высших должностных лиц не только в Узбекиста­не, но и в Москве. Выходило, поставили они тогда с Миршабом на верную лошадку – Шубарин, не принадлежавший к партий­ной элите, а друживший с ней и финансировавший ее, как никогда упрочил свое положение, став банкиром, и в новой прослойке относился к ключевым фигурам. А судя по собрав­шимся со всего света гостям, вышел он и на международную орбиту, значит, у Сенатора появлялся шанс попробовать себя и в новой, предпринимательской или коммерческой, сфере, если не удастся отвоевать прежнее место. Уж ему-то Артур Алек­сандрович не должен отказать, обязан по гроб жизни, да и мил­лионы, взятые у хана Акмаля в Аксае, могут пойти в дело. Можно их прокрутить через банк два-три раза, вот тебе и удвое­ние, утроение капиталов. Вот что значит вовремя рискнуть и помочь нужным людям.

Да, шансы Сенатору на свободе вроде светили радужные, но… оставался жив и на своем посту прокурор Камалов. Он-то, Ферганец, ни на минуту не смирится с поражением, для него он был и остается только преступником, и от своего прокурор не отступится, такая уж порода, кремневая, не характерная для Востока. И прежде чем строить планы на будущее, стоило разобраться с Камаловым раз и навсегда, иначе вновь окажешь­ся в наручниках, тут обольщаться не следовало. То, чего не удалось сделать Миршабу, теперь придется решать ему самому, на ничью прокурор никогда не согласится.

Конечно, он догадывался, что положение у Камалова ныне не то, что раньше, для многих радикалов, которыми буквально кишит каждая отныне суверенная республика, человек, назначенный из Москвы – а прежде прокуроры республики утверж­дались прокуратурой страны, – виделся чем-то вроде прока­женного. Не способствовало его популярности среди «демокра­тов» и то, что он некогда преподавал в закрытых учебных заведениях КГБ. Догадывался Сенатор, что пост Генерального прокурора страны (а так, видимо, будет называться должность Камалова в связи с независимостью Узбекистана) приобретает новое качество, становится важнейшей государственной долж­ностью, и могучие кланы наверняка уже обратили внимание, что в этом кабинете оказался чужой, пришлый, которого самое время спихнуть с кресла, многим он тут уже стал поперек горла. И этот вариант не следовало сбрасывать со счетов – тогда бы проблема разрешилась за счет чужих усилий, только нужно знать, где полить бензином и вовремя поднести горящую спичку, но по этой части они с Миршабом имели опыт. Камалов без своего поста не представлял бы опасности, в таком случае пусть живет и здравствует, но если он каким-то образом закрепится – говорят, в Верховном Совете он многим депутатам по душе, – тогда остается один путь…

Но теперь, после трех покушений подряд, застать Камалова врасплох вряд ли удастся, случай исключался, и он наверняка знает, что за ним идет целенаправленная охота. Возможно, прокурор даже знает, кто выдал лицензию на его отстрел, но, догадки к делу не пришьешь, нужны факты, свидетели, суд. А до суда в наше время довести дело не простое, он это понял после неожиданной смерти Артема Парсегяна в подвалах мест­ного КГБ. Да, Камалова теперь заманить в ловушку трудно, он всегда начеку, даже в больнице, и там выстрелил первым. Хотел Миршаб на другой день по горячим следам добить Кама­лова в палате среди дня – опять не получилось: тут вмешался в события вездесущий полковник Джураев, он заставил выде­лить особую, безоконную комнату прокурору и выставил под видом медпоста охрану. Тесное сотрудничество этих двух лю­дей становилось опасным, Джураев, давно работавший в орга­нах, конечно, лучше других знал расстановку сил в республике, ее тайную жизнь, кто есть кто и на что способен, и наверняка часто консультировал прокурора, большую часть жизни прожив­шего в Москве и за границей. О частых визитах начальника уголовного розыска республики в здание прокуратуры на Го­голя докладывал Газанфар, попавший в сети Сенатора и Миршаба из-за ловко подстроенного крупного картежного проиг­рыша.

Так рассуждал Сенатор в долгую бессонную ночь после возвращения с презентации, но какие бы планы ни строил, всем упиралось в Камалова, и, засыпая под утро, он решил первым делом встретиться с Газанфаром, может, он, работающий в про­куратуре, подскажет новые уязвимые места Ферганца. Но утром, выезжая из ворот собственного дома в старом городе, он увидел прогуливающегося напротив в тени столетних ореховых деревьев человека. Одет он был для Ташкента несколько странно – в сияющих шевровых сапогах и, несмотря на жару, в темном, несколько великоватом, дорогом костюме, новом, но давно вышедшем из моды. И вдруг Сенатора осенило – да это же Исмат из Аксая, он некогда доставлял его из резиденций хана Акмаля в горах прямо к этим воротам, чтобы доложить потом Шубарину по телефону, что ваш друг дома и за дальней­шую его жизнь аксайский Крез ответственности не несет. Да, это был Исмат, Сенатор даже услышал знакомый скрип доброт­но сшитых сапог. Понятно, человек, приехавший так издалека, караулил его не случайно, и Сухроб Ахмедович, остановившись, пригласил гонца в машину. Отъехав от дома, они обменялись приветствиями, и Сенатор спросил, почему не позвонили по телефону и назначили встречу.