Русский эксперимент - Зиновьев Александр Александрович - Страница 34

Ф: Да, наше поколение дало достаточно сил, чтобы выиграть войну, осуществить восстановление страны, заложить основы для превращения ее в сверхдержаву, осуществить десталинизацию. Но мы были обескровлены, понесли слишком большие потери, слишком рано уступили инициативу послевоенному поколению. Не произошло нормальной смены поколений. Был перерыв, нарушение постепенности.

П: Но и пришедшее нам на смену поколение не вечно. Его лидерам уже за пятьдесят и даже за шестьдесят. Оно уже исчерпало потенции декоммунизации страны. На арену истории вылезает поколение, сформировавшееся в период критики и ломки коммунизма. Его еще нельзя полностью отнести к посткоммунистическому. Но оно близко к этому. И постепенно превращается в посткоммунистическое. Дальнейшая история принадлежит ему. А что оно представляет из себя?

Ф: Оно на сто процентов оболванено западной и прозападной, т.е. антисоветской и антикоммунистической, пропагандой. Имеет ложное и хаотичное представление о дореволюционной России, о советском периоде, о коммунизме, о Западе. Невосприимчиво к истине. Усвоило западную систему ценностей в том виде, как ее преподносит пропаганда и как она представляется на основе поверхностных наблюдений западного образа жизни.

П: Еще лет пять ареной русской истории будет владеть поколение реформаторов. А потом лет на десять или пятнадцать ею завладеет это первое посткоммунистическое поколение. Что из этого следует?

Ф: На коммунизме можно ставить крест?

П: Похоже, что так. Если даже допустить, что к власти придут коммунисты (в смысле членов нынешних коммунистических и прокоммунистических партий), они все равно уже не могут возродить коммунистический социальный строй в России.

Ф: Выходит, мы прошляпили неповторимый исторический шанс?

П: Выходит, прошляпили.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Идеология. В сталинские годы произошла грандиозная идеологическая революция. Прежде чем что-то сказать о ней, сделаю краткое общее отступление и поясню, что я называю идеологией.

Первая в истории сознательная попытка создания идеологического учения, отличного от религии и претендующего на роль научного взгляда на мир, была предпринята во Франции в конце 18 и начале 19 века и связана с именем Дестута де Треси. Наполеон назвал идеологию ложным, извращенным отражением реальности. Это убеждение разделял и Маркс, по иронии истории ставший родоначальником самого крупного идеологического феномена. На основе наблюдения и изучения идеологического опыта Советского Союза я пришел к таким выводам относительно идеологии.

От религии идеология отличается, во-первых, тем, что опирается на познание реальности, а в наше время — на научное познание, стремится выглядеть наукой и приспособить науку к своим интересам. И ориентирована она на реальность. Во-вторых, в отличие от религии, она апеллирует к разуму, а не к чувствам людей, не к вере. В идеологию вообще не требуется верить, ее принимают или не принимают сознательно, признают или не признают, делают вид, будто признают, или делают вид, будто отвергают. С ней мирятся из страха наказания или принимают из корыстного расчета. Потому и происходят странные на первый взгляд молниеносные распространение или отказ от идеологии. В России после 1917 года в течение нескольких лет десятки миллионов приняли коммунистическую идеологию, а после 1985 года в еще более короткий срок почти все советское население безболезненно отреклось от нее. С религией такое невозможно. Если случится такое чудо, что коммунистический социальный строй в России восстановится, те же десятки миллионов молниеносно быстро станут коммунистами по идеологии.

Взаимоотношения науки и идеологии являются сложными и многосторонними. Идеология вторгается в науку, испытывает ее влияние, эксплуатирует ее в своих интересах. Наука сама по себе порождает идеологические феномены, поставляет материал для идеологии, заимствует из последней отдельные идеи и понятия. И все же наука не есть идеология, а идеология не есть наука. Они различаются по целям, по средствам и по отношению к реальности. Задача науки — познавать мир, поставлять обществу знания обо всем, что интересует людей и важно для их жизни, разрабатывать методы получения новых знаний и их использования. Задача идеологии — не открытие новых истин о природе, обществе и человеке, а организация общественного сознания, управление людьми путем воздействия на их сознание и приведения их сознания к некоторому общественному стандарту, воспитание масс населения в духе, необходимом для самосохранения общества, выработка стандартных «координат» ориентации людей в окружающем мире. Идеология отбирает в наличном интеллектуальном материале лишь некоторую его часть по своим собственным критериям и перерабатывает отобранное по своим собственным правилам. Делает она это с таким расчетом, чтобы ее могли усвоить широкие слои населения, обладающие некоторым минимумом образования и культуры, независимо от их возраста, пола, профессии, социального положения. Хотя идеологию создают и хранят особого рода люди — профессиональные идеологи, усвоение ее не предполагает особой профессиональной подготовки и очень больших трудовых усилий.

Наука стремится к точности и однозначности терминологии. Утверждения науки предполагают возможность их подтверждения или опровержения или в крайнем случае доказательство их неразрешимости. Понимание науки предполагает специальную подготовку и особый профессиональный язык. Наука вообще рассчитана на более или менее узкий круг специалистов. При создании идеологии все эти условия науки нарушаются, причем — не из-за личных качеств идеологов, а вследствие их стремления исполнить роль, предназначенную для идеологии. В результате получаются конструкции, состоящие из многосмысленных, расплывчатых и даже бессмысленных языковых форм. Фразеология идеологии приобретает какой-то смысл лишь при условии определенного истолкования и примысливания.

Наука стремится к соблюдению правил логики. Идеология же алогична по существу. Она использует внешние проявления логичности мышления, чтобы скрыть отсутствие именно логичности. И это не слабость, а скорее сила идеологии, ибо она предназначена не для изощренных в логике одиночек, а для масс людей, не имеющих никакого представления о настоящей логичности мышления или имеющих весьма поверхностные представления на этот счет. Если вы, например, заявляете, что при капитализме производство приобрело общественный характер, а присвоение осталось частным, что это является непримиримым противоречием капитализма, что форма присвоения должна быть приведена в соответствие с производством, т.е. тоже стать общественной, то логика рассуждения покажется «железной», в особенности если хочется, чтобы именно так и случилось. Но если вы произведете логический анализ понятий «производство», «общественный характер», «присвоение», «частная собственность», «соответствие», «общественная собственность» и покажете, что никакой необходимости тут нет, то это мало кому будет понятно. Это будет представлять интерес лишь для немногих специалистов.

В идеологии далеко не все есть ложь и извращенное отражение реальности. В ней многое верно. В науке далеко не все есть истина, в ней полно ложных утверждений и даже целых теорий. Ошибочно идеологию отождествлять с ложностью, а науку с истинностью. Многие утверждения идеологии, если их рассматривать с критериями науки, являются ложными, неопределенными или бессмысленными, т.е. неистинными. Но в основном и в целом к идеологии вообще неприменимы научные критерии проверки. Утверждения идеологии не непосредственно сопоставляются с реальностью, о которой они говорят, и не буквально в том словесном виде, в каком они формулируются, а в двойном опосредовании: через представления людей об этой реальности, которые складываются у них независимо от идеологии, и в дополнительном истолковании. Так что сопоставляются тут субъективное истолкование утверждений идеологии и субъективные же представления о реальности. И тут нужны оценочные критерии иного рода, чем в науке, — не понятия «истинно», «ложно», «вероятно» и т.д., а «адекватно», «неадекватно» и степени адекватности, «действенно», «излишне», «устарело» и т.п.