Век перевода (2006) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 29

29

Родительский сад

Вот площадь у колодца. За стволами Каштанов — золотистый мох ворот. В сентябрьском свете портулака пламя На старой клумбе отгорит вот-вот. У этой клумбы я сидел когда-то Ребенком одиноким и свой страх Почти что забывал в часы заката, Когда, щелчками спелые взрывая Стручки, следил, как на моих глазах Зрачок плода бледнел, пересыхая.

Старый источник

Свет потуши и спи. Не умолкая, Поет источник старый под окном, Но ты к нему привыкнешь, засыпая, Как все, кто прежде посещал мой дом. Но, может статься, в час, когда дремота Тебя уже накроет с головой, Вдруг галька хрустнет под окном и кто-то Нечаянно нарушит твой покой, И пенье смолкнет вод, — тогда без страха Внемли: ведь полнозвезден небосвод, И только путник, горсть омыв от праха, Воды черпнет — и снова в путь пойдет. И снова в чаше мраморной заплещет, Ты не один — так радуйся судьбе!.. Путей немало в звездном свете блещет, Но есть и тот, что приведет к тебе.

Stella mystica

Проснись, мой друг, и выслушай мой сон. Стояли мы перед необозримой Отвесною грядою древних гор, Зияющим ущельем рассеченной, И шла во тьму расселины тропа. Ночь быстро пала — лишь вершины тлели, Как уголья; и открывалась пропасть Поодаль от тропы, полна утесов. Так смерклось. И страх нам холодом в лицо повеял. Но надо лбом моим взошла, как будто Со мной в едином образе слита, Сияющая белоснежным светом Звезда — и мы ободрились. Я знал, Что предстоит нам, и сказал, тебя Взяв за руку: «Ты знаешь, что грядет — Прошу тебя: покуда не прошли мы Весь этот путь, нам данный в испытанье, Не прикасайся к ясному светилу, Что надо мной горит! Я родиною бесконечно милой Обоим нам, невиданной, но внятной Тебе и мне от ночи первой встречи, Тоской, нам общей, ныне заклинаю Тебя — не предавай ее! За этой Вершиною, где тает свет, как снег, Уснула родина… Представь, сестра: Всё сбудется обетованным утром, Когда в пасхальной дымке предрассветной Проступят очертания долины, Ради которой были в радость муки И где нас с ликованьем встретят братья — Все чистые душою пилигримы. Из строгих уст польется песнь привета, Преображая нас. И мы, ослепнув Для пестроты обманной, вмиг прозреем Для истинного древнего сиянья. И, где тоска нам пела, мы услышим Глас в вечности раскрывшегося мира! И в нас зайдет чудесная звезда, Нас истинным соединяя браком, Расплавясь в нас и нас переплавляя Для творчества и вечного блаженства…» — И мы продолжили наш путь. Вокруг Лежал густой и неподвижный сумрак, Но благосклонный свет лила звезда, Благоухая. Тьма в нем растворялась. Подвижные вокруг рождались блики, И колыхались горных мотыльков, На свет из темных трещин налетевших, Рои в благоуханном ореоле, Как пламя, отражаясь в мокрых скалах. Я не боялся. Шел наш путь всё круче; Из темноты вдруг выросло скопленье Разбухших серебристо-бурых губок, И, под ногами лопаясь с шипеньем, Они взвивались желтыми клубами Отравных спор — в ночной прозрачный воздух, И я остановился, различая Жизнь призрачную в смутной этой дымке: Из сумерек на свет моей звезды Тянулась череда фигур согбенных, У каждой зеркало в руках: все старцы, В глубокое погружены раздумье. И всё же стоило из них любому Меня увидеть — как менялся он Пугающе: такая боль сквозила В глазах застывших… И, о ужас! — тут же Заметил я, что я и сам меняюсь, Что старюсь я — и понял, содрогнувшись, Что собственный мой дух из стольких глаз, Остекленевших от страданья, смотрит На самого себя и цепенеет От взгляда этого. И проклял я Свет нестерпимый ясного светила — Как вдруг волною дымного огня Меня накрыло; заметался я — И пробудился, и в постели сел Со стоном. В блеклом свете ночника Ты бледною казалась; и, коснувшись Волос твоих — от сна, как от росы, Разметанных, — я сам себе сказал, Спокойно, как недужному ребенку: «Кровь глупая, зачем зовешь ее, Зачем о ней ты и во сне тоскуешь? Усни скорее, кровь моя, усни…» И снова погрузился я в дремоту. И снова мы вдоль пропасти брели, И вновь звезда плыла над головой. Еще чуть слышно веяло отравой, Как черные два дерева возникли Из темноты — одно из них, казалось, Росло со дна теснины, а другое Цеплялось за скалу, — а кроны их, От бурь пожухшие, соединяла Змея — как ужасающая арка. Был бирюзов, как мох на зимних ветках, Живот ее, а бурая спина Пестрела белым крапом. Вот в тревожном Движенье непрестанном голова Из ярко-желтых листьев показалась Навстречу нам — изящная головка: Два киноварных голубиных ока И золотая на челе корона. И я застыл от ужаса: из узкой Змеиной глотки гневное шипенье Неслось — к светилу нашему всё ближе… Хотел тебя я успокоить словом Любви, но голос дрогнул… Не успели Склониться мы — печатью лег на лоб Укус священный, — и перешагнули Мы через арку, выпрямившись гордо… Неуязвимы… Благодарный взгляд Я обратил к незаходящей нашей Звезде — и се: над ней в сиянии плыла Та царская корона, что недавно Венчала голову змеи. В восторге Я указал наверх — но, не заметив, Что обернулся я, равно чужда И страху и блаженству, неотрывно Ты на звезду венчанную смотрела… Меж тем редел над нами горный сумрак, Рассвет голубоватыми волнами Разлился — но свирепствовал мороз. По-прежнему брели мы вдоль высокой Стены утесов, доверху одетой Теперь в зеленовато-серебристый, Прозрачный лед — такой зеркально-гладкий, Что на излучине тропинки мы Себя увидели — себе навстречу Мы шли, как духи, в высоте, — и тут Свершилось: цепенея, я увидел В зеленом зеркале, как за спиной Рука мерцающая поднялась И потянулась к моему затылку… Я обернулся — ты в руках сжимала Корону и звезду, и на меня Глядела с торжествующей усмешкой… В тот самый миг Увидел я сквозь трещину в сплошной Громаде глетчеров: на светлом небе Гряда воспламенилась облаков, Истаяла багряным дымом, и — Дрожащей каплей блеска вышло солнце. И я еще успел увидеть: тусклым Серебряным горящую огнем Дубраву — родины моей дубраву, — От зрелища перехватило горло, — И я очнулся — я в твоих объятьях — Друг мой, — впусти же свет!