Век перевода (2006) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 41

41

АРТЮР РЕМБО{112} (1854–1891)

Венера Анадиомена

Из ванны, битой вдрызг, как прах из домовины, Помадою густой просалена насквозь, Брюнетки голова повыперлась картинно, Окутав сеть морщин оплывами волос. За холкой жирною воздвигнулись лопатки, Крестец увалистый, холмистая спина, Бедро, что окорок… Вода осквернена, Как будто в ней полдня огузок мокнул гадкий. Вдоль гнутого хребта алеют лишаи. И чтобы сей кошмар вложить в слова свои, Доступно передать — не сыщется примера. Гиппопотамий зад на створки развело. Меж буквиц врезанных — «Ярчайшая Венера» — Пылает язвою исходное жерло.

Пьяный корабль

Свергаясь вниз, вдоль рек, что равнодушны были, Я враз осиротел. Лихую матросню Галдящею толпой индейцы изловили, Пронзили стрелами и предали огню. Фламандское зерно и хлопок из колоний Мой трюм набили всклянь, но я остыл и скис. Дослушав вопли жертв и клекот их агоний, Безудержно, легко я покатился вниз. Той лютою зимой я был глупей и глуше Младенца-сосунка — и видеть мог едва, Как в корчах-потугах от лона суки-суши Отплыли вздыбленные полуострова. Шторм растолкал меня. Во впалый промежуток Лютующих валов, в крутильню толкотни Нырнул — и пробкою носился десять суток, В зрачки закольцевав маячные огни. Как детским ротикам сок яблок мил и сладок — В нутро мое вода зеленая зашла, Смела блевотину, смахнула вин осадок, Снесла перо руля и якорь сорвала. Лазурь, поэма вод! Я кувыркался в блеске Медузных звезд — и знал: вовек не потону. Обок — утопленник, смежая занавески Забитых солью век, фланировал ко дну. Пьяней, чем чистый спирт, звучней, чем лир бряцанье, То ровно, то вразнос звучать обречена, Там в синих вспышках дня, в унылом их мерцанье Прогоркнувшей любви закисла рыжина. Я всё познал: небес огонь, водовороты Глубин, вертлявый ход смерча, вечерний свет, Блистающий восход и птичьих стай пролеты, И то, что морякам мерещится, как бред. Я видел падший лик лилового светила Над полной ужасов мистической водой И вереницу волн, что медленно катила, Как в драме греческой — прощальной чередой. Ночную зелень пил, и снеговые токи, И липкий поцелуй морских соленых уст, И в беге круговом живительные соки, Чей желто-синий стон был фосфорично густ. По месяцам глядел: прибой — скотина в гневе, — Отбитый скалами, сугубил свой налет. Стопами ясными самой Пречистой Деве Вовек не уласкать тех бесноватых вод. Я носом тыкался в дремучие Флориды, Где у цветов глаза, где тело дикаря Пантерою пестрит, где радуги-апсиды — Как вожжи колесниц, взнуздавшие моря, Я чуял смрадный ил на отмелях-засадах, Где сгнил Левиафан от знойной духоты, И слышал грохот волн в стоячих водопадах, Когда внезапный штиль ломает им хребты. Я зрел, как жемчуг льдов кровавит чрева тучам, Как к серебру небес пристал лагунный зуд, Как липка похоть змей по свилеватым сучьям От душных ласк клопов, что их дотла грызут. Эх, вот бы малышам увидеть славных рыбок — Златистых, огненных, поющих поутру! Я ароматы пил, и взвинчен был, и зыбок, Срывался с якоря и бился на ветру. Измаявшись бродить меж полюсом и зоной, Где тени плавятся, я грезил наяву Тенистостью цветов; коленопреклоненный, Лицом — как женщина — в них падал, как в траву. И снова, с палубой, желтевшей по колена Пометом вздорных птах, я плыл сквозь грай и гиль, И вновь утопленник, как рулевой на смену, Сонливо стукался о мой подгнивший киль. Ганзейской жадности и броненосной хватке Не давшись, смертно пьян, я канул на лету. Расхристанный скелет, распавшись в беспорядке, Я бурей просквозил в простор и пустоту; Я, легкий, как дымок, взирал на башни неба, На рваный их кирпич, откуда нагло вниз Свисали лакомства, поэтам слаще хлеба — Зорь плесень сырная и солнечная слизь; Я, щепка вздорная, безлунно-беспробуден, Табун морских коньков рассек наперерез; Вдогон шаман-июль лупил наотмашь в бубен Звенящей синевы натянутых небес; Я, за полсотни миль сбежав от лап потопа, Где Бегемота плоть Мальстрем пережевал, — Твой вечный страж, к тебе влеком я, о Европа, К твоим лазурным снам, гранитным кружевам. Архипелаги звезд видал; в немом обличье Ловил я бред небес, разъятых догола; В каком изгнанье спишь ты, выводок величья, Грядущий Властелин, злаченые крыла? Но слезы высохли. Заря, ты обманула! Как солнце мерзостно, как солона луна… Я до краев налит. С морей меня раздуло. Пусть разопрет борта! Скорей коснуться дна! Милей мне черный лед, и стынь проточной лужи, И грустный мальчуган, что на краю прилег, Кораблик свой пустил — а тот летит не хуже, Чем майским вечером беспечный мотылек. О волны, я устал от стонов ваших жарких; Все прочь, уйдите с глаз — купец и китолов! Меня вгоняют в дрожь и каторжные барки, И спесь надутая торговых вымпелов.