Век перевода (2006) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 65

65

ДЖОН КЛЭР{183} (1793–1864)

К облакам

О облака! Прелестницы, красотки, Как вы резвы, как любите покой, Охотничьей не лишены походки, В прозрачнейшей накидке шерстяной; Иль в трауре, как черная — рекой — Вода и глубь, что медленнее лодки, Вселяющая ужас, Боже мой, Твоим величьем в чей-то разум кроткий, Что с восхищением глядит на грозы; А я люблю ваш видеть сон, такой Разнообразный, как метаморфозы Небесных зорь над горною страной, Когда встает над рощею весной Рассвет, и в дреме вы на окоеме, И, как скрывают истину порой, Вы Око дня скрываете; в истоме Так я смотрел на озеро с игрой Небесной, вверх стремясь, где б можно было Сорвать покровы с мягкой пеленой, Обставшей ум, когда луна — могила, Чтоб взгляд Того поймать, в Ком блеск и сила, Кто царствовать велел вам надо мной.

Я жив еще…

Я жив еще, хотя им дела нет — Друзьям, оставившим меня, забывшим, Что в одиночку против стольких бед Уже в минувшем я, как призрак, в бывшем, Где призраки любви, чаду кошмара, И всё же я живу, в частицах пара В ничто переходя — в небытие, Как в океан недремлющих, как войны, Снов — сновидений, где лежат на дне Останки жизни некогда достойной, А те, кого я больше всех любил, Мне дальше всех и холодней могил. Мне хочется нехоженых дорог, Где женщина не плачет, не смеется, Где я сам-друг с Творцом, где Бог не строг, Где спать легко, как в детстве, удается, Спокойный бестревожный сон иной Ниже травы — и небо надо мной.

АЛЕКСЕЙ РАШБА{184}

ГОТФРИД БЕНН{185} (1886–1956)

Кокаин

Прозрение и сладость Я-распада ты даришь мне: гортань воспалена, звучанием неведомого лада в мой темный низ спадает пелена. Где, выхвачен из материнских ножен, гулял, бряцая сталью, ятаган, опущенный, дубровами обложен, лишенный форм, колышется курган. За тишью гладь, чуть ряби, да и только — предчувствий выдох, собранный в кулак, минувшим сотрясаемый без толка, стечений созерцатель и мозгляк. Я взорвано — в отяжелевших водах, развеян жар — мед прорванных запруд, так истекай, стекай — в кровавых родах, в разбитых формах отлитый сосуд.

Большевик

Закат закатов, армии теней пылящий гейзер, тучные телеги, размашистым вращеньем эмпирей Гепта-мерона вялые побеги во все углы и пустоту морей — За розою ветров чужих Атласов вкруг полюса по азимуту вспять, из плоского звучания саргассов надутых щек тритонов трубных гласов широким шагом в трутневую падь — Всё это степь: в развитии глумясь извечно ввысь! Подъём! многоязыка безудых трупов голи, горемыка всей норостью заглохшего арыка всей яростью к истомному стремясь. Good by, Митропа, неофитов племя от поздних берегов летейских гряд глумливо омерзительное семя во все рассветы и в речное стремя, моря и ночи с леностью плеяд — всё вниз и вниз, уходят Стиксом тени вращая тирсы трутневых притвор, темнеет, во главах, на все ступени из глубины руин кипень сирени как будто «эй» в ночи и «nevermore».

Ночь

Ночь. От моря до неба крики последних мод, голодно, вместо хлеба опустошений свод. Сумрачные константы туч, а в просветах желто, — всё это — корибанты, апофеоз Ничто. Осыпь каменной кладки, усыханье морей, вечно остатки, вечно крик Ниобей, на зачумленные очи тяжкие веки легли — слышишь фиалку ночи в запахах вод и земли. Сгрудились страны сарматов, голода санный конвой, трупы, язвы стигматов, волчий за Доном вой, с рыб в волосах, со ступнями, мокнущих на юру, смоет весною дождями вызревшую икру. Щерь от уха до уха, звёзды и ночь дразня, вздутое треснет брюхо в свете судного дня; хищник, пламя урона, участь твари любой, рвет материнское лоно пуповину с тобой. О! — Эоны забвенья! маковый сон лугов, прочь Ахеронта теченье сносит дыханье миров, носит летейская пряность орфический апофеоз, чудную безымянность гимна роящихся ос.