Век перевода (2006) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 71

71

ЖОРЖ ФУРЕ{202} (1864–1945)

Человек

Justum et tenacem propositi virum.

Гораций

Поверь: стенать, рыдать, молить — равно позорно.

А. де Виньи. Перевод Ю. Корнеева. Когда промолвил врач: «Диагноз — гонорея, Увы!» Когда ему сказали, что жена — Сомнений нет — давно ему уж не верна, Сей Человек смолчал; он поступил мудрее. Когда заметил он, что от осенней стужи, Распавшись в лоскуты, не прикрывают зад Последние штаны, когда он обнаружил Что несколько грошей — вот всё, чем он богат, Он волосы не рвал в тоске (он был лишен их), Он Бога не молил и слез не лил соленых, Цикуты не вкусил и на клинок не пал, И бровью не повел, ни стона не издал он; Спокойно и притом с достоинством немалым Он слово произнес, что означает кал.

Псевдосонет, исполненный озорства и аллегорий

«Мой пуп — хризоберилл! — истошно он кричал. — Устали рамена под слоем аргентита И шпата, а уста фиалками повиты, И выковал Зевес из золота мой фалл! Мне Черный Ибис, царь Ливана, дал рожденье, Мне матерью была звезда Альдебаран. Вот почему мне так противен Калибан! Четырнадцати лет попал я в услуженье К торговцу. Подлецом был этот антиквар! Какой Сарданапал! Нет, даже Валтасар! А я единорог! Вам не видать такого! Зеленая газель, июльский дождь оплачь!» Едва закончил он, как утомленный врач Охраннику велел: «Ведите в душ больного!»

Шутливо-завещательная эпистола каталонским баронам, содержащая указания относительно порядка моих похорон

Когда дьяволу я понесу свою душу, О бароны любезные, дайте зарок, Что не станут меня хоронить как чинушу, Что служил в управленье железных дорог. Не хочу, чтоб толпа лоботрясов глазела На сурово-торжественный сей ритуал И губастый Карно[26] проворчал обалдело: «Черт возьми! Я таких похорон не видал». Будет прост и величествен саван мой: в желчи, Что пролил под ножом палача содомит, Триста шкурок колибри, из тех, что помельче, Хорошенько кожевник пускай продубит. Чтобы труп мой не выглядел слишком ужасно, Вы мне брови покрасьте в лазоревый и в Фиолетовый, волосы выкрасьте в красный, Позолотой сусальною ногти покрыв. В саркофаг из металла царей, орихалка, Коим род мой великий издревле владел (Чингизханов подарок!), пожалуй, не жалко Погрузиться, почив от наскучивших дел. Затолкав меня в гроб, как на дно несессера, Положите мне книг декадентских на грудь: Мальдорора, Лафорга, Рембо и Корбьера, Но не Гиля[27], прошу обойдусь как-нибудь. II Катафалком послужит моя колесница, И пускай вместо кучера будет при ней Пастушок Антуана Ватто; потрудиться За квадригу придется десятку свиней. Негритянка, которой слагал я напевы[28], Что живьем поглощает крольчат и цыплят, Пусть за гробом идет в облачении Евы, Прикрывая свой стыд волосами до пят. Пусть могильщиков рой в канареечных тогах Щеголяет на кладбище — вот мой каприз! — И рабыни мои, восседая на дрогах, Оффенбаховы польки исполнят на бис. Вы ж, бароны, седлайте жирафов, верблюдов, Бегемотов и зебр — я надеюсь на вас! Не забудьте из оникса пару сосудов — Для мочи, что ручьями польется из глаз. В шкуру камелопарда[29] пустынь облаченный (Он презрел твою фауну, о Ласепед[30]!), Зычным голосом марш прогорланит военный Мой приятель Деблер[31], сев на велосипед. III И торжественно в мрачном фаллическом храме Месье Докр[32], облачившись в пристойный наряд, Бельфегора, как было заказано нами, Призовет, совершив сатанинский обряд. IV Нет, савойский пирог, что зовут Пантеоном[33], Где искусно запрятан Гюго, точно боб, — Место не для меня, и, клянусь Аваддоном, Мне сгодился бы грифа иль ворона зоб! Мне жеманное общество вовсе не мило, На великих и гордых собой наблевать, Так что на пустыре мне копайте могилу, Где червей ублажают убивец и тать! Ни креста, ни надгробья: подобно вампиру, Я восстану не раз побродить под луной, И несладко придется крещеному миру, Если кто-то столкнется случайно со мной. Эпитафия? Я не чулочник — куда мне Забавляться надгробной риторикой — ха! Впрочем, если вы очень хотите, на камне Напишите вот эти четыре стиха: «Здесь лежит Жорж Фуре. Он носил эспаньолку, Точно новый Арман Дюплесси-Ришельё. Он усатым был. В вере не видел он толку, Не страшась гонореи и болей ее». Расскажите еще, к возмущению сброда, Коль не страшно меня рисовать без прикрас: Я, открыто и дерзко презрев власть народа, Остроносые туфли носил напоказ! И всё будет прекрасно! Попавши в объятья Сатаны, не боясь раскаленных углей, Я немедля исторгну такие проклятья, Что к чертям распугаю самих же чертей! Я поставлю автограф в моем тестаменте, И печать Аквитании это скрепит, И чтоб Тэн[34] разобраться сумел в документе, Я пишу на вольгаре, отринув санскрит!