Радуга просится в дом - Дроздов Иван Владимирович - Страница 30

Девушка с минуту стояла, не зная, что делать, куда идти, потом машинально спросила:

— А на какой шахте?

— На Седьмой Глубокой.

Также машинально Катя повторила эти слова и поплелась вниз по лестнице. Она хотела признаться Павлу Николаевичу во всем, сказать, как от имени профессора Зарайского писала письма Сергею, надеялась, что доктор ему не понадобится, что Сергей сам одолеет болезнь, но этого не случилось, и она не могла сообщить парню правду, убить в нем последнюю надежду. Теперь Сергей в Углегорске. Они с матерью ждут доктора, но Зарайский — знаменитый углегорский профессор — ничего не знает о письмах. Катя никогда у него не была. Знала, ничем не поможет, и не ходила.

— Что я наделала?..

Катя считала себя виноватой во всем. Бранила себя за то, что не сумела вовремя разрубить ею же завязанный узел. Ну послала бы письмо: «Профессор заболел… ушел на пенсию… наконец, умер!» — все было бы легче. По крайней мере, не случилось бы этого глупого положения. Теперь ей мог помочь только Павел Николаевич. Должен же он что-нибудь придумать: ну хотя бы дать ей разумный совет.

Катя шла по городу и не знала, где, куда и зачем она идет. Ни о чем не могла думать, как только о Сергее, и что бы ни попадалось ей на глаза, она видела Сергея, его раскрасневшееся от физических упражнений лицо, слышала прерывистое дыхание, когда он, намаявшись, откидывается на подушки. С трепетом ощущала взгляд его больших ждущих глаз, и вся съеживалась от бессильной досады.

Кончился забор стадиона, и Катя очутилась на пригорке, с которого открывался вид на заснеженный до половины террикон. Он стоял, как египетская пирамида, и дымился. Казалось, кто-то бросил там огромную непотушенную папиросу.

Не раздумывая, свернула с тротуара, пошла быстрым шагом.

Хотела пройти к начальнику — его не оказалось на месте.

— Вам зачем начальник? — дружелюбно спросила девушка, выйдя из-за секретарского стола. — Хотите — провожу вас к главному инженеру?

Катя неуверенно кивнула головой, и они пошли.

— К вам девушка, Герман Максимович, — услышала Катя впереди себя тот же приятный неокрепший голос. Затем секретарь посторонилась, пропуская Катю к столу, где сидел молодой с большими глазами и густыми черными бровями человек. «Похож на Сергея, — подумала Катя, — только здоровый».

— Присядьте, пожалуйста, — сказал он, улыбнувшись.

Молодой всегда остается молодым. Даже в официальной обстановке. Главный инженер смотрел на Катю, ждал, когда она заговорит, а сам незаметно для себя, помимо своей воли любовался девушкой.

— Мне нужен Белов. Писатель.

— Что-нибудь случилось? — Нет, нет… Просто, очень нужен.

— Павел Николаевич в лаве. Кажется, на втором участке. Сейчас мы его разыщем.

И он нажал кнопку селектора.

Кате пришлось ожидать долго, пока наконец в кабинет главного инженера вошел Белов. Он вошел черный, непонятный, чужой. Но все-таки это был он, Павел Николаевич. Катя повеселела; внутри словно разжалась пружина, державшая нервы в напряжении. Впервые она увидела Павла Николаевича в такой «обыкновенной» рабочей обстановке, и в эти минуты он сделался ей ближе. Прежде она видела Белова опрятно одетым, веселым, — он казался солидным, важным человеком. Она сторонилась, если он хотел идти с ней под руку, не позволяла прикоснуться к себе даже в те редкие минуты, когда они оставались вдвоем и он говорил ей ласковые слова. Теперь ей хотелось самой подойти к Белову, взять его за руку.

— Катя?.. Что тебя привело сюда? — удивился Белов. Они вышли в коридор, и здесь Катя залпом рассказала всю историю с Сергеем.

— Заварила кашу! — протянул Павел Николаевич, поправляя шлем. Но потом решительно взмахнул рукой, сказал:

— Делать нечего, пойдем к профессору Зарайскому.

11

Дом бабы Насти неожиданно опустел. Зинаида Николаевна получила какое-то письмо и, бледная, расстроенная, засобиралась домой. Она улетела в тот же день в Москву, прихватив с собой Майю. Сыну сказала: папа заболел, вызывает домой.

— А зачем Майю берешь?

— Так надо, сынок. Мы скоро вернемся.

Бабу Настю просила присмотреть за Сергеем, хорошо его кормить. А сама все бегала, суетилась.

— Вы не убивайтесь, — говорила баба Настя.

— Бог даст, минет беда, обойдется.

Сама жалела Зинаиду Николаевну. Думала: «Вот ведь человек! В Москве живет, наряды дорогие носит, а счастья нет. Беда глаз не имеет, косит без разбора».

Но ни Сергей, ни баба Настя не знали истинной причины спешного отъезда Зинаиды Николаевны и Майи. Причина была в другом: Майя получила повестку явиться в Московскую прокуратуру по делу Яна Неизвестного. Надо было выручать Майю.

Баба Настя осталась с Сергеем. Ей было нехорошо, неловко вспоминать прощание с Зинаидой Николаевной, выслушивать ее обещания «все оплатить», «не обидеть». Зинаида Николаевна, собирая вещи, поторапливая Майю, ни о чем другом не говорила с бабой Настей, как только о деньгах, о плате за труд, за хлопоты. Баба Настя, помогая гостям укладываться, слабо оборонялась: «Будет вам, Зинаида Николаевна… Да разве за деньги…» Ей было совестно и перед собой, и перед Сергеем, который слышал все и, как показалось бабе Насте, не одобрял назойливый разговор о плате, он даже несколько раз останавливал мать, но мать его не слушала. Зинаида Николаевна не знала, как она больно ранит сердце старой женщины упоминанием о деньгах, о плате, будто баба Настя только и ухаживает за Сергеем из-за денег. А не будь хорошей платы — что же она, бросила бы, что ли, Сергея?.. Или не приготовила бы обед, не подала бы воду, полотенце?.. «Как они понимают, эти москвичи?» — причитала мысленно баба Настя и покачивала седой отяжелевшей головой, всплескивала узловатыми руками. Ей и ухаживать за ним не в тягость, и веселее в доме — все живой человек! А он ласковый, Сергей, веселый — даром, что больной. Так же вот, бывало, сын: сидит за столом, делает уроки, а потом вдруг откинется на спинку стула, запоет песню. Или крикнет в раскрытое окно: «Мам, что ты там делаешь?» А баба Настя скажет: «Помидоры поливаю, сынок. Скоро закраснеют».

Воспоминания о сыне всегда кончались слезами. Иногда покатятся слезинки по морщинистым щекам бабы Насти — она смахнет их платком. Выйдет на улицу, забудется. А в другой раз что-то оборвется внутри и польют-польют горючие слезы… Тогда баба Настя сядет в укромный уголок и плачет до тех пор, пока не выплачется. Высохнут слезы — легче станет на душе, и вновь силы в ногах появляются. Баба Настя снова принимается хлопотать по дому. Сегодня она готовит обед — бульон из молодого цыпленка. Жирного, наваристого. И еще мешает творог со сметаной, разливает по чашечкам мед — майский, цветочный, белый из акаций. В старину, бывало, такой мед больным давали. Редкому не помогал.

— Бабушка, когда обедать будем? — спрашивает Сергей.

— Или проголодался? — ласково говорит баба Настя. Аппетит Сергея радовал старую женщину. «Значит, на поправку дело пошло», — думала она.

Сергей занимался физкультурой теперь по три раза в день. Вначале, когда только приехал, он занимался зарядкой по два раза — утром и вечером. И холодной водой обтирался два раза. Теперь, по выражению бабы Насти, стал «казнить» себя и в обед. Сядет на кровати, сбросит одеяло и начнет прогибаться. Словно молится. Руки раскидает в стороны, шею крутит — и все пыхтит, отдувается.

— Бабушка, помоги, пожалуйста!

Баба Настя покорно подошла к Сергею, встала у койки. Мокрым полотенцем он растер ноги до покраснения, пошевелил пальцами и, весь напрягшись, стал подвигаться к краю койки.

— Стою, бабушка, видишь!..

И тут со стороны двери раздались голоса:

— Видим, Сергей, видим!..

Сергей и баба Настя обернулись. В комнату вошли Катя, Павел Николаевич и незнакомый мужчина с рыжей бородой в массивных черных очках. Он протянул Сергею руку:

— Профессор Зарайский, будем знакомы.

И помогая Сергею сесть: