Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 57

57

Генштабовский соловей — меткое прозвище Александра Проханова, лившего бензин на мое довольно симпатичное чучело. Прохановскую бы энергию да в мирных целях!

ПРОЩАНИЕ С КРАСНЫМ ФЛАГОМ

Прощай, наш красный флаг, —                                                          с Кремля ты сполз не так, как поднимался ты —                                            пробито,                                                                гордо,                                                                                 ловко, под наше «так-растак»                                            на тлеющий рейхстаг, хотя шла и тогда                                    вокруг древка мухлевка. Прощай, наш красный флаг.                                                  Ты был нам брат и враг. Ты был дружком в окопе                                                   надеждой всей Европы, но красной ширмой ты                                            загородил ГУЛАГ и стольких бедолаг                                  в тюремной драной робе. Прощай, наш красный флаг.                                                 Ты отдохни,                                                                        приляг. А мы помянем всех,                                     кто из могил не встанут. Обманутых ты вел                                   на бойню,                                                      на помол. Но и тебя помянут —                                    ты был и сам обманут. Прощай, наш красный флаг.                                                 Ты не принес нам благ. Ты — с кровью,                              и тебя                                             мы с кровью отдираем. Вот почему сейчас не выдрать слез из глаз, так больно по зрачкам хлестнул ты алым краем. Прощай, наш красный флаг.                                                К свободе первый шаг мы сделали в сердцах                                         по собственному флагу и по самим себе,                               озлобленным в борьбе. Не растоптать бы вновь                                             «очкарика» Живагу. Прощай, наш красный флаг.                                                 Смотри, наш триколор, чтоб шулера знамен                                      тобой не мухленули! Неужто и тебе                              такой же приговор — чужие и свои,                                  шелк выжравшие пули? Прощай, наш красный флаг…                                                      С наивных детских лет играли в красных мы                                          и белых больно били. Мы родились в стране,                                         которой больше нет, но в Атлантиде той                                    мы были,                                                     мы любили. Лежит наш красный флаг                                          в Измайлове врастяг. За доллары его                               «толкают» наудачу. Я Зимнего не брал.                                 Не штурмовал рейхстаг. Я — не из «коммуняк».                                      Но глажу флаг и плачу. 22 июля 1992 Иркутск

ЗВОНОК НА КАЛИТКЕ

Сам по себе зазвонил мой звонок. То ли соскучился, то ли промок, то ли в грозу испугался под гром без человеческих пальцев на нем. Я заворочался, встал наконец. Может быть, ждет за калиткой отец, вдруг в одночасье собравшийся к нам в шляпе с глазами грозы по краям. Прыгнул я в молнии прямо с крыльца, только я обнял грозу — не отца. Но и гроза, грохоча под хмельком, пахла его папиросным дымком. Снова прилег, но звонок зазвонил. Мне он сонливости не извинил и, дребезжа, дребезжа, дребезжа, всаживал в каждое ухо ежа. Может, явились из разных семей все мои пятеро сыновей. Их нерожденную крошку сестру ливень баюкал в руках на ветру. Дети, отец ваш — дитя по уму. Вы принесли бы игрушек ему. И не пытайте, как дальше вам жить. Стыдно, но нечего вам предложить. Боже, какие сегодня звонки! Звуки их ввинчиваются в позвонки. Может, стоят, безнадежно звоня, женщины все, что любили меня. Может, умершие кореша давят на кнопку, на помощь спеша, чтобы не вздумал я даже в тоске взглядом выискивать крюк в потолке. Может, предавшие невзначай ночью напрашиваются на чай, а из карманов бутылки блестят — лжепримирительный русский наш яд. Может, стоишь за калиткою ты, вся — из волнения и красоты, будто бы молнией, как на холсте, ты нарисована на темноте. Сам по себе зазвонил мой звонок. Значит, от смерти еще я далек, если с дворнягой наперегонки все же кидаюсь на эти звонки. 1993