Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович - Страница 55

— Ну что ж, государственно подходите. А долг, как говорится, платежом красен. Как вы к нам, так и мы к вам. Сетки заказывайте. Оплатим. А вот с транспортом у нас неважно.

— Нам бы электрокар, — сказала Люська.

— Одного вам мало. Надо на дело перспективнее смотреть. Завод большой… Вот что, Игорь, собери-ка своих ребят в транспортном. Я недавно был там — поломанные электрокары в угол загнаны. На запчасти их растаскивают. А если наоборот? Им запчастей добавить? Может, и пригодятся? Прикиньте-ка там, электриков подключи. В понедельник доложишь на заводской планерке.

— Есть, Никодим Алексеевич!

— Еще что вам требуется?

— Пропуска на завод нашим работникам.

— Дайте список.

— Потом хорошо бы где-нибудь на видном месте витрину оборудовать. Мы бы там образцы продуктов выставляли. Подойдет человек и выберет, что ему надо.

— Возле проходной вас устроит?

— Вполне.

Никодим Алексеевич записал на перекидном календаре.

— Еще?

— Как будто все.

— Ну что ж, вижу — деловые вы люди. Если что срочно понадобится, звоните. И заходите. Надеюсь, новая секретарша будет добрее.

Директор потряс Люськину руку и проводил ее до дверей.

В приемной возле стола стоял Лёдик. На лице его застыло выражение растерянности.

Когда Люська вышла из кабинета, Лёдик бросился к дверям.

— Можно?

Из-за двери послышалось беспощадное:

— Я занят!

…С экскурсии на завод началось сближение людей в маленьком коллективе магазина. И подобно тому, как вдруг неожиданно увидели они по-новому своих покупателей, так увидели они и своих товарищей по работе.

Люська делала для себя открытие за открытием. Оказывается, Семен, что из мясного отдела, был в недавнем прошлом чемпионом области по тяжелой атлетике, но случайно сломал руку и с тех пор в соревнованиях не участвует.

Алексей Павлович более сорока лет собирает открытки-репродукции с работ художников и скульпторов. Отлично разбирается в живописи, и в музее, куда он как-то затащил Люську, его все знают и говорят с ним уважительно и почтительно.

Обе Иры из бакалейного отдела учатся заочно в торговом институте. Анисья Максимовна, или Оня, как ее почти все звали в магазине, очень любит детей. Все выходные дни она проводит в детском доме с малышами. Как-то она пригласила девушек из магазина, в том числе и Люську, и повела к своим питомцам. Детской радости не было конца. А Оня, счастливая, помолодевшая, сидела на диване, обсыпанная малышами, утирала раскрасневшееся лицо большим цветастым платком и довольно бормотала:

— Это все мои. Это вот Маринка, это Настенка, это Витюха, это Сережка…

Люське открывались прекрасные человеческие сердца, и она сама готова была распахнуть им свое.

В эти дни и случилось ЧП, которое очень больно воспринял весь коллектив.

Продавщица бакалейного отдела Саша Логинова обвесила покупателя. Покупатель ни слова не сказал ей, а вызвал директора. Степан Емельянович пригласил его в кабинет. Проверил. Действительно: и сахарный песок, и макароны, и манная крупа были отпущены с недовесом.

Покупатель, крепкий еще старик с короткой, немного всклокоченной бородой и густыми, такими же всклокоченными бровями, пытливо впиваясь маленькими черными глазками в Степана Емельяновича, настырно бубнил:

— Как же выходит? А? Культурно обслуживать собираетесь. На дому, так сказать. Заказики и все такое. А потом недовес! Выходит, каждый ваш пакетик перевешивать надо. А потом продавщицы — в кусты: это, мол, не я вешала, это другая. Так? И взятки, как говорится, гладки? Да ежели вы в глаза покупателя надуваете, то за глаза и подавно!

— Это недоразумение, — пытался оправдать продавщицу Степан Емельянович, хотя сам и не очень верил в это. — Может, у нее весы не в порядке. Люся, проверьте, пожалуйста, весы.

Люська вышла.

— Пошла щука щуку проверять, — ехидно сказал старик.

— Это вы напрасно, товарищ, — покачал головой Степан Емельянович.

Люська вернулась, у нее было растерянное лицо.

— Весы точные, Степан Емельянович.

В дверь просунулась Оня. Она протянула директору большую шоколадную конфету с приспособленной к ней черной ниткой.

— Вот! Говорила я ей, предупреждала: «Брось!» А она все равно ее подвесила.

— Ничего не понимаю, — сказал Степан Емельянович.

— А понимать нечего. Подвешивала она на нитке эту конфетину к весам. Лежит конфетина на прилавке — весы точно показывают, а скинешь ее пальцем — она и повиснет. На двадцать грамм разница. Отвесила товар — опять ее на прилавок.

— Механизация производства! — съехидничал старик.

— Вот, — Люська положила перед покупателем жалобную книгу. — Пишите. Опозорила нас Логинова. Весь магазин опозорила.

Старик покашлял в кулак.

— Написать нетрудно. Можно написать. А что толку?

— Мы ее накажем, — сказала Люська.

— А без этого, без жалобы, не накажете?

— Все равно накажем.

— Так зачем же писать, девушка? Потом вызывать начнете, протоколы там разные… Покоя не будет. — Старик нахмурился, и глаза его вовсе скрылись под клочьями бровей. — Нет. Не буду писать.

— Ваше дело.

Старик снова покашлял в кулак, взял свои покупки и ушел.

Вызвали Сашу.

— Как же вы посмели, Логинова, — обратился к ней Степан Емельянович. — Как у вас рука поднялась?

Саша залилась слезами.

— Я… я больше… никогда… Черт попутал…

— А я ни в бога, ни в черта не верю, — металлическим голосом говорил Степан Емельянович. — За свое преступление вы ответите. И прежде всего перед своими товарищами. Идите.

Саша ушла. И тотчас в кабинет ворвалась Нина Львовна. Вид у нее был такой, будто она пробежала без отдыха не меньше пяти километров и при этом за ней гнался по крайней мере уссурийский тигр.

— ОБХСС, — выдохнула она. — В магазине.

— Кто? — не сразу понял Степан Емельянович.

— ОБХСС…

— Ну и что?

— В магазине…

— И чего вы испугались?

— Милиция же!..

Степан Емельянович не выдержал, засмеялся.

— Это хорошо, что вы хоть милиции боитесь.

Нина Львовна посмотрела на него обезумевшими глазами, резко повернулась и выскочила из кабинета.

Тут уж и Люська не выдержала, прыснула в кулак.

В дверь постучали.

— Разрешите?

Вошел старший лейтенант.

— О, у вас тут весело! Здравствуйте! — Он протянул руку Степану Емельяновичу. — Старший лейтенант Ивин.

— Кольчиков, майор, увы, в отставке.

— Знаю, слышал. Здравствуйте, Людмила.

— Здравствуйте, Валерий Сергеевич!

— Чего вы меня так рассматриваете?

— Первый раз вижу в форме.

— Ну и как?

— Ничего. Подходяще.

Степан Емельянович пригласил сесть.

— Чем могу служить?

— Да ничем. Разрешите закурить?

— Курите, пожалуйста, — кивнула Люська.

Валерий Сергеевич щелкнул зажигалкой. Затянулся, выпустил тоненькую струйку дыма.

— Слышал, перестраивать торговлю собираетесь?

— Собираемся.

— Мы в ОБХСС очень заинтересованы вашими планами.

— А мы жульничать не собираемся, — весело сказала Люська.

Валерий Сергеевич засмеялся.

— А у вас, Телегина, я гляжу, превратные понятия об органах милиции. Ведь мы не только пресекаем, мы и воспитывать должны. И помогать людям разбираться, что к чему. А иначе — какая же мы советская милиция. Вот вы будете заказы брать. Если вы обезличите продавщиц, откроете дорожку к злоупотреблениям. Могут найтись неустойчивые люди, воспользоваться обезличкой. Могут?

— Мы ж проверять будем.

— По нескольку раз перевешивать? — усмехнулся Валерий Сергеевич. — Уж лучше вы своим продавцам поверьте. Только не обезличивайте их. Пусть каждый за свою работу несет ответственность полной мерой. И проверять не надо будет. Совесть — лучший контроль честности.

— Мысль верная, — согласился Степан Емельянович.

— Пусть они расписываются на пакетах, которые взвешивали, — предложила Люська.

— Да это кустарщина, — возразил Степан Емельянович. — Может быть, штампы им заказать такие. Ну, как на заводе… Личная марка.