Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Алкин Юрий - Страница 43

Единственной формой связи между мужчиной и женщиной являлся брак. Примечательно, что местное супружество было в буквальном смысле союзом, угодным небу. Ибо каждый союз заключался по прямому повелению Господа. Без какой-либо видимой причины Всемогущий мог объявить, что такой-то и такая-то должны вступить в брак, чтобы впоследствии увеличить население мира. Мужчина при этом всегда был старше женщины. Этот деловой подход нес в себе что-то, на мой взгляд, унизительное. Однако этика нашего мира во многом расходилась с моими представлениями, и я, следуя совету Тесье, старался «плевать на обществоведение».

Разумеется, в реальности такого принудительного спаривания никогда не происходило. Все существующие браки были заключены в незапамятные времена, и никто не знал, когда Господь пожелает создать новый союз. Никого, впрочем, это и не волновало.

Раньше я иногда задумывался над тем, как бедному подопытному преподавали эту доктрину. Наверное, маленький Зритель вприпрыжку прибегал к маме и спрашивал:

– Мама, а почему вы с папой решили сделать меня?

– Потому что так повелел Господь, – улыбалась она в ответ.

– А как вы узнали об этом? – вопрошал малыш.

– Однажды все люди услышали голос Господа, который повелел нам с твоим папой стать мужем и женой.

– А я тоже когда-нибудь услышу этот голос? – не унимался любознательный ребенок.

– Конечно, услышишь, моя радость, – ласково отвечала мама.

– А кто станет моей женой?

– Та, кого выберет Господь.

– А кого он может выбрать?

– Не знаю, сыночек. Кого бы он ни избрал, она еще не родилась.

– А сколько я буду этого ждать?

– Никто не знает этого. Но тебе не надо торопиться. В этом нет ничего особенного.

Малыш задумывался, а потом задавал маме нелегкий вопрос:

– А почему я должен ждать, пока Господь выберет мне жену? Почему я не могу выбрать ее сам?

«Потому что невозможно раз в три года подбирать женщин, которые будут одновременно хорошими психологами и превосходными актрисами, согласятся спать с тобой, будут неотличимы друг от друга в голом виде и при этом смогут абсолютно одинаково вести себя в постели», – с жалостью думала она. Но вслух отвечала:

– Потому что Господь несравнимо мудрее нас. Он лучше знает, что должно происходить в мире. А теперь давай я почитаю тебе книжку.

Так что мне оставалось уповать либо на голос небес, либо на свою изобретательность.

Несколько дней спустя я сообщил Николь, что мои литературные попытки не увенчались успехом. За отсутствием альтернативы я не возражал против публикации «своей» рукописи. Моя менторша отнеслась к этому сообщению довольно равнодушно.

– Ты совсем отказываешься от своей идеи или все-таки попробуешь писать? – спросила она.

На фоне последних событий недавняя затея казалась теперь малопривлекательной. Уныло корпеть над полными фальши сочинениями вместо того, чтобы разговаривать с Мари? Спасибо, не надо. Однако сама идея «творческого запоя» мне понравилась, и я решил не отказываться от такой возможности уединяться.

– Конечно, буду пробовать, – бодро ответил я. – Только надо больше времени. Трудно писать, сестра.

К моему удивлению, пояснять последнюю фразу не пришлось.

– Как хочешь, Серапионов брат, – отозвалась Николь. – Заказ на следующую книгу мы будем давать через три месяца. Если до этого времени что-нибудь напишешь – дай знать. Желаю удачи.

«Ладно тебе прикидываться, – проворчал я про себя. – Никакой удачи ты мне не желаешь, притворщица». После встречи с Мари мое отношение к мадемуазель Луазо стало весьма прохладным. Вначале я был просто зол на нее за тот спектакль, который она разыграла на пару с Тесье. Затем, когда раздражение немного улеглось, понял, что обижаться не за что, ведь она просто делала свою работу. Но именно поэтому никаких причин любить ее тоже не было.

Вспоминая ситуацию с Эмилем, в которой она, якобы нарушая свои обязанности, пришла мне на помощь, я начал сомневаться в ее искренности. Действительно, разве им было выгодно дожидаться, пока я нарушу запрет? Ну и что было бы дальше? Меня пришлось бы выгонять, следовательно, надо было срочно искать замену. Лишние поиски, волнения, затраты. Гораздо умнее предотвратить проблему. Только в этот раз вместо кнута использовать пряник. Я этот пряник съем и вместо злости преисполнюсь благодарности. А после этого стану считать милую женщину, протянувшую мне его, своим лучшим другом в этом жестоком мире.

Теперь мне казалось, что Николь играет роль милой наставницы точно так же, как я сам играю роль Пятого. Пришлось теперь разыгрывать перед ней еще недалекого благодарного парнишку. Благо, основные черты этого персонажа всегда были под рукой – достаточно было вспомнить свое собственное недавнее поведение.

– Завтра отнесешь рукопись Двадцатому, – сказала Николь. – Больше тянуть нельзя.

– А каким образом в этот раз будут распространяться книги? – спросил я, осененный внезапной идеей.

Николь задумалась.

– В прошлый раз их просто выложили в Секции Встреч, в позапрошлый была презентация… Пожалуй, нам все равно. У тебя есть какие-то пожелания?

– Я бы предпочел презентацию, – ответил я, изо всех сил стараясь казаться безразличным. – Ты же знаешь, новый стиль мне не особо нравится.

– Пожалуйста, – немедленно согласилась она. – Думаешь скрасить первое впечатление?

– Попробую, – усмехнулся я в ответ.

Как только микрофон был выключен, я схватил лист бумаги. На этот раз литературное творчество не казалось таким устрашающим. Опасения вызывал лишь недостаток времени. Мне надо было так много успеть написать.

Книги расходились неплохо. Ощущая себя не то продавцом, не то подписывающей открытки знаменитостью, я сидел за широким столом в Зеленой Секции Искусств и одарял проходящих улыбками и книгами. Справа от меня возвышалась синяя стопка экземпляров.

– Пожалуйста, пожалуйста, – говорил я, раздавая шероховатые томики. – Если у вас возникнут какие-либо комментарии, буду очень рад услышать, обсудить. Пишите прямо на полях, заходите, сообщайте.

– Новая манера письма… – задумчиво говорили читатели, пробегая взглядом первые строчки. – Интересно, интересно.

– Думаю, что попытка не удалась, – сокрушался я, качая головой. – Но книга уже написана, не выкидывать же ее. Следующая должна быть лучше. Впрочем, не мне судить.

Краем глаза я следил за Восьмой. Она разговаривала с Евой в противоположном конце секции и вовсе не торопилась подходить. Больше всего мне хотелось оставить бездарные писания и подойти к ней. Но, разумеется, ничего подобного я не делал. Наконец Ева указала рукой в мою сторону, и собеседницы, продолжая разговор, направились ко мне.

– Ну, чем ты нас порадуешь? – спросила праматерь, подходя к столу.

– Новым стилем, – важно ответил я, протягивая ей экземпляр.

– А меня и старый устраивал, – пожала она плечами, принимая книгу.

Я улыбнулся.

– Мне, как и всякому художнику, надо экспериментировать. Иначе искусство не развивается. Не только у Седьмого есть такая привилегия.

Ева фыркнула.

– Надеюсь, твои эксперименты будут удачнее.

– Кто знает, – отвечал я. – Прочтешь – сообщишь свое мнение.

– Не сомневайся, – пообещала она.

Почему-то Еве позволялось многое, и она никогда не упускала случая воспользоваться своими привилегиями. Улыбнувшись ей еще раз, я перевел взгляд на Мари.

– Восьмая, ты ведь тоже возьмешь книгу, правда?

– Конечно, – кивнула она.

Я подсунул правую руку под книги, сжал стопку между ладонями и, перевернув ее на ребро, поставил обратно на стол.

– Неплохо, – довольно сказал я, осматривая корешки.

– Что неплохо? – поинтересовалась она.

– Половину уже разобрали. Приятно, когда читатели так активны.

– Не скромничай, – ответила Мари, – ты ведь отлично знаешь, что твои книги все ждут.

Я изобразил смущение.

– Так уж и все. Думаю, некоторым они не особенно интересны. Ладно, о чем это мы? Вот, держи, – и я протянул ей крайнюю книгу справа. – Буду рад комментариям.