Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Алкин Юрий - Страница 44

– Не думаю, – сказала Ева, которая за это время успела что-то прочесть. – Мои комментарии тебя вряд ли обрадуют.

– Критика всегда полезна, – смиренно согласился я.

Два дня спустя Восьмая вручила мне за завтраком книгу.

– Извини, но мне не очень понравилось, – сказала она, глядя мне в глаза. – Я подчеркнула особо неудачные места, но даже если бы они были написаны по-другому, книга осталась бы слабой.

Я взял книгу, стараясь держать ее корешком вниз.

– Спасибо, Восьмая. Постараюсь учесть все соображения. Но хотя бы что-нибудь тебе пришлось по вкусу?

– Да. Некоторые страницы удались, – с улыбкой ответила она.

Мне стоило больших усилий неторопливо закончить трапезу, поговорить с Ададом и выслушать критические замечания Шестой. Путь домой был тоже полон препятствий – одолевали назойливые читатели. В последние дни все хотели поговорить со мной, выразить свое удивление, а то и разочарование.

Как и следовало ожидать, ни одного хвалебного отклика на книгу я не услышал. Спектр отзывов начинался с нейтрального «Повесть как повесть» и заканчивался Евиным: «А ты уверен, что тебе не стоит подумать о переквалификации?» Но сейчас литературные вопросы волновали меня не больше, чем погода за стенами этого здания.

В спальне я, как обычно, плотно закрыл за собой дверь, глубоко вдохнул и раскрыл книгу. Прямо в середине, в том же месте, куда я вкладывал свое полное нежных слов послание, лежал сложенный лист. Мелькнула тревога: неужели Мари не заметила моего письма и действительно написала что-то об этом нелепом произведении? Я медленно развернул бумагу.

«Дорогой Андре, я так рада, что ты здесь…» Что могло быть лучше, чем стоять и раз за разом перечитывать эти слова? Только одно. Встреча.

Я полюбил библиотеку. В этой сокровищнице знаний хранились все книги, написанные со дня сотворения мира. Ни одно книгохранилище Земли не могло похвастаться подобной полнотой собрания. Все, что когда-либо было придумано, записано и издано, находилось здесь, доступное всем и каждому. На стройных стеллажах стояли проза, стихи, критика, научные труды, репортажи – ни одно произведение не было забыто. Все плоды творческих усилий человечества были сконцентрированы в этом помещении.

Но за это Секцию Книг мог бы полюбить настоящий Пятый. Моему же сердцу она стала близка благодаря другим сокровищам, которые изредка появлялись в ее стенах. Я находил в книгах то, чего не вкладывали в них авторы. И для этого не надо было вчитываться в каждое слово или проводить часы, осмысливая особо важную страницу. Достаточно было снять одну книгу с полки, прийти в свою комнату и, дрожа от нетерпения, извлечь скрытую между страниц записку Мари.

В наших письмах было все, что мы не могли высказать лично. Не часто после того, как в каждом доме появился телефон, эпистолярный жанр становился настолько важным средством общения. «Знаешь, что было главным событием вчерашнего дня? – писал я. – Я видел тебя. Ты пересекла Секцию Встреч и исчезла. Но исчезла ты для всех, кроме меня. Никто не знал этого, но на самом деле ты осталась со мной. Я продолжал видеть тебя, слышать твои шаги, вглядываться в твое лицо». Год назад подобные фразы вызвали бы у меня лишь усмешку, а весь обмен записками показался бы лишь дурно скроенной мелодрамой. Но сейчас эти слова рождались сами собой. И устав от постоянного притворства, я спешил выплеснуть их на бумагу.

Мы старались не рисковать и обменивались письмами достаточно редко. Было мало шансов на то, что за десять минут, прошедшие после того, как рука Мари поставила скучную монографию на полку, кто-то опередит меня и заберет этот том из безлюдной библиотеки. Но как ни мал был риск, он все же был. Поэтому обмен посланиями случался не чаще чем раз в несколько дней. И каждое письмо лишь увеличивало желание личной встречи.

«Правда, хорошо было бы встретиться? – задал я однажды риторический вопрос. – Не Восьмой и Пятому, а нам с тобой. Хотя бы на пять минут. Перебрал сотни вариантов, но риск слишком велик. Эти камеры невозможно обмануть. Я уже готов попросить разрешения у Тесье».

Пять дней спустя, читая ответ, я не поверил своим глазам. «Думаю, что Тесье спрашивать не стоит, – отвечала Мари. – Обманув нас обоих, он достаточно четко показал, как относится к такой идее. Но мы можем обойтись и без его благословения. Дело в том, что…»

Я пересекал Секцию Встреч, доброжелательно кивая в ответ на приветствия. В этот послеобеденный час народу здесь было немного. Задержавшись на минуту из-за Адада, который напомнил мне о необходимости явиться завтра к нему для очередных проверок, я обогнул улыбающуюся в пространство статую и оказался в коридоре. Здесь мне приходилось бывать достаточно редко. Ничего особо интересного в этих краях не было. Несколько квартир, тамбур да бледно-розовый проход в Секцию Поэзии впереди. Ощущая на себе взгляд невидимых камер, я шел, гадая, следит ли кто-нибудь сейчас за моими перемещениями. Обычно я не задавался подобным вопросом, но сегодня у меня были причины желать, чтобы моя персона была оставлена без присмотра.

Коридоры и секции просматривались отменно. Камеры были установлены через каждые несколько метров – таким образом, чтобы любая точка пространства была видна по меньшей мере в двух ракурсах. Я выяснил это еще в ту далекую пору, когда, привыкая к новой внешности, сам следил за обитателями этого мира. За пределами жилищ скрыться от вездесущих наблюдателей было невозможно.

В квартирах ситуация была несколько иной. Камеры располагались в двух противоположных углах гостиной (или внешней комнаты, как ее именовали бессмертные). Утопленные в своих скрытых гнездах, они позволяли видеть всю комнату, за исключением крошечных слепых пятен в двух других углах.

Призадумавшись, можно было представить себе более удачное решение, например камеру с круговым обзором, укрепленную в центре потолка. Тем не менее создатели этого гигантского комплекса либо не подумали о такой возможности, либо, что более вероятно, рассмотрели и отвергли этот вариант по каким-то им одним известным причинам. В любом случае полуметровые пятна не грозили ни малейшим осложнением. Камеры исправно показывали все, что происходило в комнате.

Однако ничто не вечно. Не только люди, но и приборы рано или поздно выходят из строя. А испорченные приборы могут иногда сослужить хорошую службу. Пока Мари так же, как и я, изучала этот мир через экран телевизора, ее внимание привлекла маленькая неполадка. Одна из камер в ее будущей квартире не поворачивалась до предела вправо. Влево ее можно было развернуть до упора, но при повороте в другую сторону она застревала примерно на полдороги, оставляя без обзора небольшой треугольник. Неизвестно, в результате чего возник этот дефект, но так или иначе устранять его никто не собирался. И вот теперь он должен был сделать меня невидимым в тот момент, когда, задержав дыхание, я шагну из внешней комнаты во внутреннюю.

Слева послышались шаги. Кто-то, уверенно ступая, приближался ко мне по перпендикулярному коридору.

Я приготовил дежурную улыбку. Мгновение спустя из-за угла показался задумчивый Двенадцатый, неся под мышкой шахматную доску. Он был настолько поглощен своими мыслями, что даже не заметил меня. Повернув налево, он некоторое время шел передо мной, а затем исчез за дверью тамбура. Я проводил взглядом его крепкую фигуру и тотчас же забыл о нем. Цель моего путешествия находилась уже совсем близко.

И снова, как много-много дней назад, я стою перед дверью. Только на этой двери нет номера, и открывает ее не Мари, а Восьмая.

– Пятый? – приветливо удивляется она.

– Вот, – говорю я, – принес твою накидку. Ты забыла ее вчера в Секции Встреч.

– Ой, спасибо, – радуется она. – А я уже не знала, где ее искать. Что же ты стоишь? Проходи.

– Ты не занята? – на всякий случай уточняю я.

– Нет, абсолютно не занята. Я просто читала, – говорит она, и, повинуясь ее жесту, я прохожу в комнату.