История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 62

этом ряду он самое богатое и полное выражение типа.

После Героя нашего времени Лермонтов написал мало прозы, да

и не мог успеть сделать много. Он написал Ашик Кериба, татарскую

сказку, показывающую, каким подлинным и сочувственным

пониманием Востока отличался Лермонтов; начал петербургский

роман, в холодном сжато-романтическом ключе, полученном от

Пиковой дамы, и мы снова и снова оплакиваем безвременную смерть

того, кто, останься он жив, указал бы русскому роману более

мужественный и здоровый путь, чем тот, по которому он пошел.

10. ПЕРВЫЕ НАТУРАЛИСТЫ

Около 1840 г. под влиянием творчества Гоголя, которое отменило

существовавшие доселе запреты и ограничения, возникло движение,

называвшее себя «натуральной школой». В конце концов в памятные

1846–1847 гг. оно увенчалось рождением национальной школы

реализма. Но первопроходцами этой школы, кроме самого Гоголя,

были Даль, Соллогуб и Бутков.

Владимир Иванович Даль (1801–1872) был иностранного

(датского) происхождения. Имя его теперь помнят главным образом в

связи с замечательным филологическим трудом его последних лет –

это Толковый словарь живого великорусского языка (четыре тома,

1864–1868), и поныне являющимся основой наших знаний о русском

языке, на котором говорил народ до того, как распространилось

стандартное школьное обучение. В литературной своей деятельности

Даль вдохновлялся стремлением высвободить Россию из греко-

латино-германо-французских оков, которые наложили на нее древние

книжники Ломоносов и Карамзин. Но несмотря на огромные

познания (чисто практические и эмпирические) в разговорном языке,

Даль был лишен подлинного чувства стиля, и все его попытки

русифицировать русский литературный язык остались бесплодными.

Рассказы и анекдоты, написанные им в тридцатые и сороковые годы

для иллюстрации своих лингвистических устремлений, ничем не

примечательны. Но рассказы из современной жизни, написанные в

стиле «натуральной школы», исторически оказались важнее. Даль

создал жанр «физиологического очерка» – т. е. короткого,

описательного рассказа, рисующего характерные черты той или иной

социальной среды; в сороковые годы этот жанр пользовался большим

успехом.

Граф Владимир Александрович Соллогуб (1813–1882) был

аристократическим дилетантом. В сороковые годы, до появления

Гончарова и Достоевского, его считали самым многообещающим

представителем «натуральной школы». Самое известное его

произведение –

Тарантас

(1844) – сатирическое описание

путешествия из Москвы в Казань в полуразвалившемся тарантасе.

Сатира, поверхностная и не слишком талантливая, направлена против

славянофильских идей и непрактичных мечтаний идеалистов-

романтиков.

Произведения Якова Буткова (1821–1856) сильнее и серьезнее.

Его Петербургские вершины (т. е. чердаки; 1845–1846) – важнейшая

веха человеколюбивой литературы, между гоголев ской Шинелью и

Бедными людьми Достоевского. Бутков был настоящий пролетарий,

без гроша за душой, в поте лица работавший на издателя Краевского,

и его произведения с чувством и юмором воссоздают жизнь бедных

столичных чиновников.

11. ПЕТЕРБУРГСКИЕ ЖУРНАЛИСТЫ

В описываемый период расцвела и приобрела большой вес

русская журналистика. Несмотря на цензуру, никогда не

ослабевавшую во все время царствования Николая I, именно в это

время русские журналы стали, наконец, вождями общественного

мнения и приобрели тот особый вид и окраску, которые они

сохранили до самой Революции.

В петербургской журналистике поначалу господствовал

пресловутый триумвират – Булгарин, Греч и Сенковский; наиболее

талантливым из них был Юзеф-Юлиан Сенковский (1800–1858).

Ученый арабист, многого достигший в своей области, поляк по

происхождению, как и Булгарин, с 1834 г. он издавал Библиотеку для

чтения и в ней и печатался под псевдонимом Барона Брамбеуса.

Циник по натуре, он не испытывал почтения ни к гению, ни к

искренности, ни к подлинному чувству. В своих хлестких и

остроумных рецензиях и критических обзорах он поносил и обливал

презрением лучших писателей той эпохи. Стиль его –

легкомысленный, развязный, безвкусный, уснащенный дешевым

юмором, оказал огромное влияние на формирование русской

журналистики. Сенковский и Белинский, столь разные по духу,

одинаково потрудились, чтобы покончить с изящной и благородной

«французской» прозой карамзинско-пушкинской традиции.

12. МОСКОВСКИЕ КРУЖКИ

В тридцатые годы контраст между бюрократическим, циничным,

гоняющимся за удовольствиями, мишурным Петербургом и молодой,

идеалистической, вдохновенно философствующей Москвой был

разительным. В то время, как раболепные и услужливые издания

петербургского триумвирата процветали, приносили большие

барыши и не вызывали у властей даже тени неудовольствия, история

московских журналов – это сплошной мартиролог цензурных

притеснений и финансовых неудач дилетантов-издателей. История

московского идеализма гораздо меньше связана с его журналами,

нежели с его знаменитыми «кружками».

Эти кружки, в свою очередь, неизменно были связаны с

университетом. Уже в двадцатые годы любомудры представляли

собой типичный «кружок» такого рода, один из зародышей того, что

в тридцатые годы выросло в славянофильскую группу. В начале

тридцатых годов в Московском университете училась примечательная

группа молодежи, создавшая два знаменитых «кружка»: кружок

Станкевича и кружок Герцена. Первый стал с энтузиазмом изучать

немецкую идеалистическую философию – Шеллинга, Фихте и Гегеля.

Кружок Герцена сосредоточился на политических и социальных

вопросах – и первым ввел в оборот доктрины идеалистического

социализма Сен-Симона и Фурье.

Московский университет стал тиглем, где все классы

сплавлялись в неклассовую интеллигенцию. Разночинцы становились

все более и более важным элементом в этой смеси, и, хотя Станкевич

и другие были крупными землевладельцами, основным лидером

западников был Белинский, плебей, с обостренной плебейской

гордостью.

Несмотря на все возрастающий плебейский элемент, московские

кружки сохраняли полуаристократический характер и поддерживали

тесные связи с мыслящей частью московского общества.

Дебаты по философским, историческим и литературным

вопросам – главная и прославленная достопримечательность

мыслящей Москвы конца тридцатых-сороковых годов – происходили

в салонах Елагиных, Свербеевых, Хомяковых, у Чаадаева, у

Каролины Павловой. В этих салонах выковалась новая русская

культура, очень отличавшаяся от ломоносовской, карамзинской и

пушкинской. Несмотря на то, что многие выдающиеся мыслители

тридцатых и сороковых годов не оставили в литературе заметного

следа – частично по причине жестокой цензуры, частично по причине

глубоко въевшегося аристократического дилетантизма, – стало

традицией включать, или хоть упоминать, имена основных

представителей мыслящей Москвы в каждой истории литературы.

Старшим из них был Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856), в

молодости гвардеец, гусар, либерал и друг Пушкина. В двадцатые

годы он предался мистическому христианству с сильным креном в

сторону Рима. Около 1830 г. он, по просьбе одного из друзей,

написал свои Философические письма (на французском языке) – о

смысле истории. В них содержалась беспощадная критика русской

истории с римско-католической точки зрения. Поначалу они не

предназначались для печати, но в конце концов Чаадаева уговорили