Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим - Страница 16

— Я благодарна вам... Вы спасли мне жизнь... Но я хотела бы знать, почему вы это делаете.

— Не догадываетесь?

— Догадываюсь... По-видимому, я сама должна оценить ваше великодушие и сама предложить вам награду. Не так ли?

Они разговаривали, глядя друг другу прямо в глаза, и несмотря на щекотливость темы, разговор не тяготил их, скорее, им нравилось прямо, без оби­няков изъясняться друг с другом.

— Вы не допускаете, баронесса, что существу­ют бескорыстные люди?

— Допускаю, профессор. Но мой большой жиз­ненный опыт говорит мне, что если и существуют бескорыстные люди, то бескорыстных мужчин не существует. Понимаете, что я имею в виду?

— Нет, баронесса.

— Я не баронесса, — неожиданно сказала На­таша.

— Вот как? Кто же вы?

— Дворовая девка князей Чечевинских... Загурский взял руку Наташи, посчитал пульс:

— Вы немного возбуждены. Выпейте вот этих капель... Загурский налил из пузырька капли в рюм­ку, разбавил водой и протянул Наташе.

— Думаете, я не в себе? — Наташа отвела его руку с лекарством.

— Полагаю, вам следует успокоиться... Поспи­те... А потом я с удовольствием выслушаю исто­рию про дворовую девку князей Чечевинских.

— Не верите?

— Трудно поверить... В бреду вы разговарива­ли то по-французски, то по-немецки, гораздо реже — по-русски... Согласитесь, довольно стран­но для дворовой девки...

— Тем не менее, то, что я сказала — правда... — Наташа досадливо махнула рукой. — Впрочем, как хотите... Можете и впредь именовать меня баро­нессой. Баронесса в содержанках — это экзотич­но, произведет впечатление в мужской компании.

— С чего вы взяли, что я хочу сделать вас со­держанкой? — спокойно спросил Платон Алексе­евич.

— А разве нет?

Загурский отрицательно покачал головой.

— Что же вы хотите от меня? Мне некуда идти... И оставаться у вас я не могу. Надо ведь и честь знать... Стало быть, выхода два: или на панель, или в Неву...

— Есть еще один выход...

— Какой?

— Стать моей женой... — Загурский сказал это будничным тоном, как о чем-то совсем обычном, само собой разумеющемся.

Такого Наташа не ожидала от него, она молча смотрела на Загурского, решая, что же ему отве­тить, чтобы раз и навсегда отбить у него охоту к подобным шуткам...

Платон Алексеевич между тем продолжал как ни в чем не бывало:

— Можете не давать мне сейчас ответа. Я по­нимаю — мое предложение несколько неожидан­но... Подумайте... Я богат... Знаменит... Никогда прежде не был женат... У меня множество досто­инств... И еще больше недостатков.

— Уходите, — глухо сказала Наташа.

— Но прежде вы должны выпить капли. Я нас­таиваю.

Дом фон Шпильце. Петербург.

Профессор Загурский только что закончил ос­мотр Амалии Потаповны и, пока она одевалась за ширмой, мыл руки над фарфоровым тазом китайс­кой работы. Поливала ему на руки миловидная горничная, и это занятие доставляло ей большое удо­вольствие. Скромно потупив глаза, она еле заметно улыбалась. Яркий румянец полыхал на ее щеках, и, когда она изредка поглядывала на доктора, в ее глазах загорались озорные огоньки.

— Спасибо, милая, — ласково сказал Загурс­кий и стал вытирать руки поданным ею полотен­цем.

Из-за ширмы вышла Амалия Потаповна, стро­го поглядела на горничную, распорядилась:

— Можешь идти.

Горничная, захватив таз и кувшин, пошла к две­ри, в дверях быстро обернулась, улыбнулась док­тору многообещающе и вышла.

Амалия Потаповна шутливо погрозила пальчи­ком Загурскому:

— Ни одна женщина не может устоять перед вашим обаянием...

Шпильце жестом предложила Загурскому сесть, сама расположилась напротив и спросила:

— Ну, каково мое состояние? Мы, немцы, пред­почитаем знать полную правду, чтобы не сталки­ваться с неожиданностями...

— У вас, Амалия Потаповна, завидное здоро­вье. Никаких отклонений...

— Этого не может быть, — всплеснула ручка­ми Шпильце. — Меня мучит одышка, постоянные изжоги... Вы успокаиваете меня, доктор.

— Одышка ваша — от лишнего веса. Но я бы не советовал вам садиться на диету... Хорошего человека должно быть много... А против изжоги пейте соду.

Амалия Потаповна колокольчиком вызвала слу­гу и распорядилась подать кофе.

— Что слышно в свете, дорогой Платон Алексеевич?.. Последнее время я безвыездно сижу дома...

— Отчего же? Чем вызвано ваше затворниче­ство? — спросил Загурский, хотя отлично знал, что после суда над Бероевой перед Шпильце закры­лись двери многих домов в Петербурге.

— Полагаю, что всему виной мой возраст... Ста­реем, дорогой Платон Алексеевич...

— Побойтесь Бога, Амалия Потаповна... Вы у нас женщина в самом расцвете сил... А если к это­му прибавить ваш ум, вашу проницательность и умение понять самые тонкие движения человечес­кой души, общество очень многое теряет от ваше­го добровольного затворничества.

— Вы неисправимый дамский угодник, — улыб­нулась Шпильце. — Ну, пожалуйста, расскажите что-нибудь... Я обожаю светские сплетни.

— Я готов, дорогая Амалия Потаповна. Но что касается сплетен, боюсь, их главное действующее лицо сидит перед вами.

— Не может быть! — несколько более экспан­сивно, чем следовало, воскликнула генеральша. — Чем же вы прогневили общество?

— Помните, Амалия Потаповна, я рассказывал вам о баронессе фон Деринг?

— Да, да, да... — Генеральша изобразила на лице усилие. — Что-то припоминаю.

— Так вот, я перевез ее в свой дом, чтобы обес­печить лучший уход... А про баронессу в свете рас­сказывают бог весть что... Скандал... Особенно усер­дствуют те, у кого дочери на выданье... Я ведь считался завидным женихом.

— Как люди любят лезть в чужую жизнь... Ни­когда этого не понимала!

— Не будем их судить, дорогая Амалия Пота­повна...

— Вы правы... Как себя чувствует баронесса?

— Она на пути к полному выздоровлению.

— Еще бы! Такой доктор! Я ей немного зави­дую... Не хотелось бы показаться чересчур любо­пытной, но по праву более опытного человека по­звольте задать вам вопрос.

— Готов отвечать, как на исповеди...

— Зачем вам столь откровенно надо шокиро­вать общество? Не правильней бы было снять квар­тирку где-нибудь на Васильевском острове и по­местить баронессу туда... Таким образом, ни ее, ни ваша репутации не пострадали бы...

Загурский ответил не сразу.

— Видите ли, Амалия Потаповна, я не могу по­нять, почему врач не может предоставить кров боль­ной женщине. Что в этом предосудительного?

— Согласитесь, Платон Алексеевич, баронес­са — необычная больная, а вы — не обычный док­тор... Каковы планы баронессы?

— Ее планы я еще не знаю. Мои же планы относительно баронессы весьма определенны.

— Да?! — насторожилась Шпильце. — И како­вы они, если не секрет?

— Это секрет для всех, кроме вас, Амалия Пота­повна. Я бы хотел, чтобы она стала моей женой.

— Вот как?! — удивлению Амалии Потаповны не было границ. — А она знает о ваших намерениях?

— Знает...

— И как она к ним относится?..

— Она решила несколько времени подумать...

— Как можно тут думать? — воскликнула Шпильце. — Она непременно согласится... Уверяю вас...

— Был бы счастлив...

— Представляю себе, какой переполох случит­ся в обществе... Вы не боитесь, Платон Алексее­вич?..

— Не боюсь... Смею даже полагать, что число великосветских пациентов у меня увеличится... Хо­роший доктор, по их убеждению, и должен обла­дать рискованной репутацией... Особенно это це­нят дамы.

Принесли кофе; генеральша разлила его в чаш­ки. Кофе был хорош... Платон Алексеевич с видом знатока, прежде чем сделать глоток, вдохнул аро­мат и остался весьма доволен.

— Сливки? — предложила Шпильце.

— Ни в коем случае. Такой кофе нельзя ме­шать ни с чем... Возможно, Амалия Потаповна, я в ближайшее время покину Петербург месяца на пол­тора.

— Вот как?

— Хотел бы отдохнуть где-нибудь за границей. Да и баронессе следует продолжить лечение... Ей необходим горный воздух...