Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим - Страница 31

Наконец окно отворилось, и Полиевкт Харлам­пиевич с трудом протиснулся наружу.

В этот момент ножка стула сломалась, дверь распахнулась, и в кабинет вломились два дюжих половых и Юзич. Следом вошли Анна и Устинья.

Юзич, увидев распахнутое окно, понял, что Хле­бонасущенский сбежал.

— Ступайте в зал! — приказал он половым и повернулся к Анне. — Ищи ветра в поле... Он те­перь затаится... В глубокую нору залезет.

— Найду, — твердо сказала Устинья. — Теперь своего дыхания бояться будет... А этого мне и надо было... Ты, Юзич, нам его найти поможешь.

— Он — не нашего круга человек, — ответил Юзич, — нам его жалеть ни к чему...

— Спасибо... А я еще кое с кем из старых дру­зей поговорю... — пообещала Устинья.

— Ты Гречку с Фомушкой знала? — спросил Юзич Устинью.

— Еще бы...

— Объявились...

— Ну что ж, могут пригодиться и они... 

— Если что узнаешь, пришли человека. По­мнишь, где дом князей Чечевинских? — спросила Анна.

— Я пока на память не жалуюсь.

— Ну, до свидания, Юзич... Пров Викулычу при­вет передавай.

— Передам.

Женщины пошли к выходу, но Юзич их оста­новил:

— Да! Запамятовал совсем! Полиевкт Харлам­пиевич говорил, что не сегодня-завтра уезжать со­бирается... Сказал, в Полтавскую губернию.

— Пошли, Юзич, людей на Московский вок­зал, — попросила Анна. — Да и на другие — тоже... А деньги все же возьми... Расходы у тебя предсто­ят.— И она протянула ему ассигнации.

На сей раз Юзич от денег не отказался.

Гостиница Демута. Петербург.

Полиевкт Харлампиевич еще накануне собрал необходимые вещи и уехал из своего домика на Охте.

Он понимал, что люди Шпильце будут разыс­кивать его в притонах, в злачных местах, но им и в голову не придет искать его в фешенебельной гос­тинице у всех на виду. У Демута он записался под чужим именем и теперь решил до утра не поки­дать своего номера... А утром прямехонько на вок­зал — и в Москву. Из Москвы решил он отпра­виться машиной в Рязань, а оттуда по недавно достроенной дороге — в Саратов.

Теперь он восхищался собой, своей предусмот­рительностью и осторожностью.

«Юзич всем разболтает, что я в Полтавскую гу­бернию еду. Вот пускай там и ищут... А то, что я в Саратове, — никому и в голову не придет. Там меня искать никто не станет. Ни Шпильце, ни Аристарх Петрович, ни Устинья».

Хлебонасущенский даже самому себе боялся признаться, что в выборе Саратова была и другая причина... И причина эта именовалась — Маша Ве­ресова. С того момента, как увидел ее у гроба кор­нета, он неотступно думал о ней, видел ее во сне, разговаривал с ней наяву. Это был особый вид по­мешательства. Полиевкт Харлампиевич понимал, что так он может тронуться умом, и единственное средство вылечиться от наваждения видел в том, чтобы увидеться с Машей. Он не знал, что именно скажет ей, он не хотел причинить ей никакого зла, он просто хотел ее увидеть... А дальше — как сло­жится. Как распорядится Всевышний... Вот для чего он ехал в Саратов.

После встречи в «Ершах» у него заныло в гру­ди, он чувствовал себя из рук вон плохо... И все казалось, что пока бежал от Пяти углов до Фон­танки, из всех подворотен на него смотрели подо­зрительные субъекты с невыразительными лица­ми...

Он спустился в вестибюль, спросил у приврат­ника, не интересовался ли кто им. Потом выглянул наружу, проверил, не фланирует ли кто по улице. Не заметив ничего подозрительного, он тем не ме­нее не успокоился, а, вернувшись в номер, прове­рил револьвер, дверь, как давеча в «Ершах», зало­жил на ножку стула и только тогда не раздеваясь рухнул на постель.

Дом Загурских. Швейцария.

После злополучного посещения Ковровых в от­ношениях Загурского и Наташи образовалась тре­щинка. Внешне они оставались прежними: веж­ливые, корректные, предупредительные... Тем не менее Загурский видел, что завоеванное с таким

трудом доверие Наташи поколеблено, что в ее по­ведении появились недоговоренность, холодок, и это мучило его.

Ковров перестал приходить к ним по вечерам, а Наташе очень хотелось узнать что-либо о состо­янии Юлии Николаевны. Случайно встретившись с Глашей в сырной лавке, она пыталась выспро­сить у нее о здоровье хозяйки, но Глаша отвечала односложно, всем своим видом демонстрировала враждебность и презрение.

Обыкновенно за ужином Платон Алексеевич просматривал швейцарские газеты, а Наташа пе­релистывала какой-нибудь роман; но сегодня она попросила у мужа дневник доктора Катцеля.

— Вы уверены, что вам это будет занятно? — с удивлением посмотрел на нее Платон Алексее­вич. — Там интимные записи взрослого мужчины. Много научных заметок, формул...

— Я буду читать только то, что представляет для меня интерес...

— Хорошо, — сказал Загурский, ушел наверх и вскоре возвратился с толстой тетрадью в кожа­ном переплете.

— Как вы думаете, Юлия Николаевна оправи­лась от потрясения? — спросила Наташа.

— Безусловно...

— Я думаю, нам нужно как можно скорее уехать отсюда...

— Почему?

— Вы прекрасно понимаете почему! Два изму­ченных человека нашли здесь счастье, покой. Мы приехали и разрушили его. Зачем, для чего?..

— Я же говорил вам...

— Все это слова... Химеры... Чтобы осуществить ваш план, Юлии Николаевне пришлось бы столько вынести...

— Все дело в том, что ни вы, ни Ковров не верите в мою искренность, —- грустно произнес Загурский.

— Не скрою, после того, что случилось с Юли­ей,Николаевной, у меня возникли сомнения... — сказала Наташа.

— Говорите все, что думаете, — попросил Загурский. — Я больше не могу выносить недомолв­ки, недосказанности, испытующие взгляды. Ска­жите честно, вы думаете, что я все подстроил? Не так ли?.. Вы полагаете, что моя искренность — лишь хитрый, коварный ход? А на самом деле я заодно со Шпильце?.. Ну, говорите же! И мы уедем отсю­да. Только в разные стороны. Я помещу вас в хо­роший пансионат, где вас окончательно вылечат, а когда вы вернетесь в Россию, обеспечу вам хоро­шее содержание, которое позволит вам вести об­раз жизни порядочного человека...

Наташа не могла отвести глаз от Платона Алек­сеевича: у него тряслись руки. Он, заметив это, резко убрал их за спину. И тут впервые Наташа совершенно поверила ему; ей стало нестерпимо жалко его и почему-то страшно за него.

Наташа подошла к Загурскому, взяла его за пле­чи, притянула к себе.

— Зачем так нервничать? Да, у меня были со­мнения, но теперь они рассеялись... Не знаю поче­му, но сейчас я окончательно поверила вам. И все равно мы должны уехать... Отдайте этот дневник Коврову. Может быть, когда-нибудь он и Юлия Ни­колаевна захотят сделать то, что задумали вы... И тогда дневник им пригодится.

Загурский верил и не верил в то, что произош­ло. Он смотрел Наташе в глаза, не решаясь поше­велиться, чтобы не сломать возникшей между ними близости.

— Я сделаю все, что вы решите. Мы уедем, я отдам Коврову дневник... — тихо сказал он.

Дом Ковровых. Швейцария.

Случившийся с Юлией Николаевной обморок, к счастью, не имел никаких последствий. На дру­гой же день она занялась хозяйственными делами, учила с детьми уроки — словом, вела обычный образ жизни.

Она лишь стала избегать выходить из дома... Раньше с удовольствием гуляла с Сергеем Антоно­вичем, ходила в деревенские лавки. Теперь посы­лала туда Глашу, а на предложения Коврова прогу­ляться неизменно отвечала отказом.

Сегодня, уложив детей спать, они по обыкно­вению сидели в гостиной и раскладывали замыс­ловатый пасьянс. Собственно, пасьянсом занима­лась Юлия Николаевна, потому что Ковров на много ходов вперед успевал рассчитать положение карт и следил лишь за тем, чтобы Юлия Николаевна не пошла уж совсем по неверному пути. В таких слу­чаях Ковров, загадочно улыбаясь, качал головой, а Юлия Николаевна с возмущением требовала, что­бы он не подсказывал... Но ход меняла на правиль­ный.