Стеклянные цветы - Каммингс Мери - Страница 53

— Ладно… Иди и больше так не делай! — при этом не уточнив, что именно она должна не делать — может, блузки другие носить?

На самом деле Бруни была бы только рада, если бы Робинсон исключил ее или хотя бы позвонил отцу. И чтобы отец приехал. А когда он приедет, то разберется — и поможет, и спасет, и заберет ее отсюда!

Он, действительно, приехал, но тогда, когда все стало уже совсем плохо… и слишком поздно.

Глава восьмая

Из Вены они уехали через несколько дней. Бруни никому бы в жизни не сказала, что одной из причин было то, что ей очень не хотелось снова где-нибудь столкнуться с Катрин. Понятно, конечно, что в миллионном городе шансы ничтожны, но одна мысль о том, что эта стерва где-то здесь, в Вене, портила настроение.

Но если бы дело было только в этом, она бы не уехала — назло самой себе осталась. Была и еще одна причина: впервые после долгого перерыва ее тянуло в мастерскую — не терпелось начать делать лозу. В один прекрасный день, открыв утром глаза, Бруни словно воочию увидела ее перед собой: с темно-зелеными резными листьями, с розовыми цветами — не отдельными цветками, а гроздьями по три-четыре штуки — и коричневым стволиком.

Так что приехав, она не стала даже никому звонить, чтобы не отвлекали. Вместо этого на неделю заперлась в мастерской и выползала оттуда только вечером, чувствуя себя какой-то фабрикой по производству листьев — их предстояло сделать чуть ли не тысячу — и малиново-розовых цветов с белыми серединками.

Сил еле хватало на то, чтобы поужинать, а потом поплескаться в бассейне и залечь на тахте перед телевизором. Даже сообщения на автоответчике слушать было лень.

Чем занимался целый день Филипп, Бруни понятия не имела. Но когда вечером она звонила ему и приглашала вместе поужинать, больше не выпендривался — приходил, грел еду и раскладывал на две тарелки. Кивал, когда она что-то говорила, иногда хмыкал — казалось, слушает вполуха, но Бруни уже убедилась, что все, что надо, он прекрасно слышит. И даже не отказывался после ужина поплавать с ней в бассейне, делая вид, будто его не колышет, когда она разгуливает перед ним в чем мать родила. Колышет, еще как колышет!

В понедельник вечером Бруни обозрела разложенные на столе листья и цветы, убедилась, что все, что сделано, сделано хорошо — и решила устроить себе выходной. Посему во вторник с утра она занялась автоответчиком.

Как выяснилось, там накопилось полно сообщений.

И от мамаши — ей хотелось знать, приедет ли Бруни к отцу на Рождество, и от Рея — он доделал каркас лозы, и от Гарольда — судя по трем сообщениям, ему явно не хватало «вторничного тенниса». Была и приятная новость: ветеринару удалось вылечить сухожилие Кемера. Владелец конюшни предлагал Бруни заехать и поговорить о «перспективах» — наверное, хотел содрать дополнительные деньги за тренировки.

И кроме того, самое главное — вернулась Иви! Оказывается, она задержалась на Лазурном берегу из-за того, что отравилась креветками и неделю провела в госпитале, а потом из-за бурного романа с красавцем-врачом из этого самого госпиталя.

Разумеется, первое, что она сделала — это затеяла вечеринку по поводу своего возвращения. И, разумеется, жаждала видеть там Бруни — жаждала настолько, что оказалась рекордсменкой по количеству сообщений, оставив их ни много ни мало девять штук.

Вечеринка была назначена на среду. Бруни вздохнула: придется бедняге Гарольду подождать с теннисом, завтра ей предстояло посещение салона красоты и парикмахера.

На сей раз вечеринка была организована в «готическом» стиле. Это значило преобладание в убранстве дома мрачных тонов — темно-пурпурного, лилового и черного.

Оказывается, Иви запланировала еще и «вернисаж» — в зале на стенах были развешаны написанные ею за последний год картины. Вот они точно подходили к стилю: на всех на них было изображено нечто неразборчиво-мрачное, напомнившее Бруни вид на помойку с высоты птичьего полета, причем поздним вечером. Зеленоватые потеки на черном фоне с вкраплениями мрачного пурпура и с чем-то похожим на призрачные человеческие фигуры на заднем плане, мертвенно-желтые огоньки, «смелое» (а на самом деле режущее глаз) сочетание алых и зеленых клякс… Бр-рр!

Бруни обошла весь зал — может, что-то все же удастся похвалить, не слишком лицемеря? Искоса взглянула на стоявшего у окна Филиппа — он поймал ее взгляд и на миг скривился.

Ей вдруг вспомнились танцующие в воздухе драконы над баром у него в квартире — чистые радостные цвета и ощущение легкости, которое рождала эта картина. Да, после такого «живопись» Иви едва ли могла ему глянуться…

Похвалить картины пришлось — неудобно, все-таки Иви хозяйка дома и притом подруга. Когда она, со своим любимым мундштуком-«фаллосом» и вставленной туда длинной черной сигаретой, подкатилась к Бруни, та выдала несколько заготовленных заранее фраз, включающих такие умные слова, как «композиция» и «колористика». Иви расплылась в улыбке и, рассказав для начала про то, как ей промывали желудок и про Клода (так звали красавца-врача), села на своего любимого конька:

— А этот твой… телохранитель — я вижу, до сих пор при тебе. Как он тебя тогда, в кабаре, поволок, прямо пещерный человек. Зрелище было!.. Ты от него еще не устала — а то, может, уступишь на недельку, по-дружески?!

Бруни чуть не ляпнула: «Да оставь ты его в покое! У него жена умерла, ему сейчас не до чего!» — но сдержалась, поняв, что это вызовет массу вопросов; отшутилась и постаралась перевести разговор на другую тему.

Иви поведала еще парочку свежих сплетен из жизни общих знакомых и умчалась развлекать следующего гостя историей о промывании желудка и Клоде. А Бруни вдруг поймала себя на том, что прикидывает, во сколько это мероприятие может закончиться. И удивилась — обычно на вечеринках она не смотрела на часы.

Скучно? Как же скучно — ведь и музыка играет, и знакомых вокруг полно, и бокалы с коктейлями разносят… Да что с ней такое?! Ведь весело же, весело!

Еда на блюдах в фуршетном зале была выдержана в том же «готическом» стиле: тартинки с черной икрой, черные трюфели в коричневом желе, канапе с какой-то лиловатой массой, суши с каракатицей — и, в качестве десерта, торт «Черный лес», шоколадный мусс и корзиночки с черносливом.

Бруни выпила пару бокалов вермута, попробовала закуски (лиловая масса оказалась вполне вкусным паштетом) и подошла к Филиппу.

— Съешь хоть что-нибудь — что ты стоишь голодный!

— Кто-то из нас двоих должен остаться в живых, чтобы отвезти другого на промывание желудка, — с бесстрастной физиономией съязвил он. — Что-то эта фиолетовая пакость у меня доверия не вызывает.

— Да нет, вкусно! — запротестовала Бруни.

Ответом он ее не удостоил — молча пожал плечами. Это значило: «Остаюсь при своем мнении».

Вернувшись к столу, она назло упрямцу — пусть смотрит и завидует! — взяла себе порцию мрачно-лилового мороженого, лизнула с ложечки и аж зажмурилась от удовольствия, таким оно оказалось холодным и кисленьким.

— Интересно, каким образом достигнут этот цвет? — спросил кто-то рядом по-немецки, но с таким сильным американским — точнее, техасским — акцентом, что, казалось, его можно резать ломтями.

— Смородина, — коротко ответила Бруни на своем родном языке. Обернулась и смерила взглядом говорившего: высокий, чернявый, лет тридцать пять, волосы вьющиеся, нос с горбинкой — все вместе смотрится вполне ничего.

— О, так вы моя соотечественица?! — обрадовался он. — А я уверен был, что вы немка, и не знал, как к вам подкатиться — думал, вас насмешит мой немецкий!

Он слегка напомнил ей Пабло. Только тот был попроще, а под хищной улыбкой этого чувствовалось, что мужик себе на уме. Бруни улыбнулась, давая понять, что попытка «подката» принята благосклонно.

Уже через десять минут она знала о Мартине Латтере, так отрекомендовался брюнет, все. То есть все, что стоило знать: тридцать семь лет, инженер из Техаса, приехал в Мюнхен на неделю, консультантом по какому-то судебному процессу. Пришел сюда с приятелем, который работает в представительстве их фирмы.