Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 121

Итак, я шел по пустой Москве, дивился на изобильные прилавки, покупал мороженое себе и всяческие мелкие радости — сослуживицам по музею. С тем, что Африка в этом году мне опять не светит, следовало смириться. Хрип Высоцкого из окон заглушался непристойно-бодрыми спортивными маршами Пахмутовой, слова Добронравова: Куда же делся Гребенников, подумал я.

Агату это наверняка бы заинтересовало: «Смерть под роялем». Или «Убийство по восходящему хроматическому ряду»…

Меня обогнала девушка в белом — как на выпускной бал — платье и стоптанных туфельках на низком каблуке. Под мышкой она несла бумажную папку, а в руке — пластиковый пакет с чем-то объемистым и, очевидно, тяжелым. Была в ее походке какая-то отчаянная решимость — и меня вдруг окатило безотчетной тревогой. Я еще шел, пытаясь разобраться в себе — а девушка удалялась — как меня обогнали два молодых человека, одетых с подчеркнутой «иностранной» небрежностью. Один скосил на меня глаза — и зафиксировал …

Отпустив их чуть-чуть от себя, я ускорил шаг.

Из-за угла ГУМа навстречу девушке шагнули еще двое. Она метнулась, пытаясь обойти — те с гоготом, растопырив руки, стали ее ловить. Они старались показаться пьяными, но слишком уж старались. Те двое, что шли — бросились бегом к «месту происшествия»: Сейчас будет применен обычный чекистский прием: «даме плохо». Подъедет машина, возможно, что «скорая»…

Я давно так не бегал. Кейс мой полетел в сторону, подошвы скользили по асфальту: Я нагнал «иностранцев» в последний момент: они уже хватали девушку за плечи, у одного в руке блеснула игла: Я свел их головы с приличным усилием и услышал характерный треск. Они еще не поняли, в чем дело, и будто бы стояли, а я уже отбросил девушку в сторону и с разворота ногой разнес одному из «пьяных» челюсть. Второй умел драться разве что со связанными…

Посторонний запах бензииа окутал нас. Я схватил девушку за руку — она упиралась. Она еще хваталась за свой брызнувший пакет с осколками стекла, за разлетевшиеся из папки листки: Страшным усилием я выдернул ее к себе, как из болота. Теперь надо было успеть подобрать кейс — там были все мои документы — и куда-то нырнуть…

И мы успели и подобрать, и нырнуть, и уже сквозь стекло дверей бывшего «Мюра и Мерилиза» я успел увидеть подъехавшую «скорую»…

У нас было минут десять, чтобы скрыться.

— Ты кто? — дрожа, спросила она.

— Дубровский, — огрызнулся я. — Молчи и не отставай.

Я свернул на вонючую лестницу, ведущую вниз. Там были сортиры. К Играм их вычистили, но запах убить не смогли. И еще там была курилка. Пустая.

Я открыл кейс. Футболка с медведем: козырек от солнца: помада: достаточо.

— Переодевайся. Мигом. Я отвернусь.

— Да кто ты такой, чтобы?.. — она задохнулась.

— Потом я тебе все объясню. Главное — выйти отсюда.

— Мне уже все равно не выйти…

— Это ты брось. Так не бывает.

— Там: там мои плакаты остались: листовки…

— О, Господи, — сказал я. — Какая ерунда. Передевайся и пошли.

— Ку:да?

— Там видно будет, — я отвернулся.

— Го:това, — буквально через секунду сказала она.

Я оглянулся. Вместо народоволки передо мной стояла «девочка с окраины» в мини-платье (оно же макси-майка), с ярким ртом, в залихвастски надвинутой матерчатой кепочке.

— Хорошо, — одобрил я. — Старое платье мне.

Она послушно подала.

Я скомкал его, унес в мужской туалет и, встав на унитаз, запихал в бачок.

Найдут, но не сразу. Вернулся. Она ждала. На лице ее проступало недоумение.

— Теперь слушай меня внимательно. Сейчас я беру тебя под руку, и мы медленно и очень спокойно выходим отсюда и идем туда, куда нам надо. Твоя задача — ни на кого не смотреть. Как женщина Востока. Постарайся глубоко задуматься о чем-то. Например, о том, кто я такой. Задача ясна?

— Да, но: зачем все это?

— Поговорим вечером. Давай руку, и пошли. Медленно и печально…

Именно так, медленно и печально, как и полагается ходить под «серой вуалью», мы миновали спускавшихся нам навстречу двух милиционеров, с трудом понимавших, чего от них добиваются товарищи чекисты. Сами же чекисты стояли на галереях и мостиках, высматривая девушку в бальном платье и мужика, которого никто толком запомнить не сумел, но судя по итогу боя — горилла: Не забывали они при этом и принюхиваться к покупателям, отчего вид у них делался совершенно идиотский…

В дверях их стояло человек шесть. Моя спутница напряглась, но — продолжала идти. И потом, когда и ГУМ, и здание Английского клуба остались позади, когда мы спустились в неожиданную прохладу бесконечно длинного подземного перехода, она вдруг задрожала — по-настоящему. Я обхватил ее за талию…

— Держись, воительница. Скоро привал.

Никем не гонимые, мы спустились в метро. Бабка-контролерша прошипела ядовито в спину…

— Вси равно он на тебе, деушка, не женится, мышиный жеребчик…

:История моей новой знакомой была уникальна, но проста. До нынешнего февраля семья их была по-настоящему счастливой, несмотря на частые переезды и гарнизонный уют. Отец, полковник ВДВ, брат, лейтенант тех же войск, мать, жена офицера, то есть — на все руки, и она, Аннушка. С позапрошлого года — студентка института Герцена…

Все рухнуло в один день, когда, получив сразу два цинковых гроба, упала и больше не встала мать. Аннушка прилетела в Читу на тройные похороны и вдруг узнала, что осталась не только сиротой, но и бездомной: в квартиру уже вселялись другие…

Она не помнила, как прожила эти полгода. Сегодня утром, проснувшись в комнате общежития, она написала десяток листовок, потом спустилась в хозяйственный магазин, купила шесть бутылок растворителя, слила их в одну банку, надела свое лучшее платье, сунула за пазуху отцовскую зажигалку «данхилл» и пошла на Красную площадь.

Я покрутил зажигалку в пальцах. Щелкнул. Огонек был слабый. Газ почти кончился.

В каком бы состоянии аффекта не находилась женщина, она всегда действует рационально. Именно сегодня вся московская милиция, не задействованная на Играх, занималась похоронами Высоцкого. Там же была и Лубянка…

Только поэтому ее перехватили уже у самой цели.

А ведь могли и не перехватить…

Внезапно она уснула прямо на коминтовом диване: сидела и уснула. Я прикрыл ее простыней и отошел к окну — покурить. Еще долго не стемнеет: Откуда-то снизу пел Высоцкий: «:но с неба скатилась шальная звезда — прямо под сердце:» И у самого Коминта было два десятка бобин с записями. Но я не знал, как включается его допотопный магнитофон.

14

Историческаяя драма сыграна, и остался один еще эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их, в существе дела, заранее известно.

Коминта похоронили в Ехегнадзоре. За годы войны здесь научились не спрашивать об обстоятельствах явно насильственных смертей.

На кладбище Надежда подошла к Николаю Степановичу, обняла неловко и заплакала — впервые за эти дни: Ашхен же сказала, подбоченясь и выставив вперед ногу: «Я всегда говорила, что вот этим все и кончится!» — как будто речь шла не более чем о визите в вытрезвитель. Потом она хлопотала деловито, лишь изредка замирая и наклоняя голову — будто прислушиваясь к незримому суфлеру…

Индейцы были строги. Семен и Саша присматривали за ними со стороны, и к этому следовало привыкать. Ко многому следовало теперь привыкать: А может, и не только привыкать — если учесть взгляды, бросаемые Тиграном на Надежду.

Как все цвело вокруг!..

— В красивом месте будет лежать, — с завистью сказал Тигран.

Опять Москва?..

Опять Москва.

Все возвращалось: да, все возвращалось. Как в потоке людей на улице все чаще попадались лица из давней позапрошлой жизни, из тринадцатого года: Он стал думать об этом — просто для того, чтобы не думать больше ни о чем. Но — не помогало: «:День Победы, День Победы, День Победы!..» — у кого-то из соседей работало радио, а здесь, на экране телевизора с выключенным звуком, Ельцин выступал на митинге, и за его спиной, перекрещенная лучами прожекторов, замерла валькирия с мечом, напомнив вдруг собой о странной балладе Отто Рана.