И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич - Страница 26

День шел за днем, седьмица за седьмицей, ласковое тепло сменялось долгими уже осенними дождями, после которых опять сияло солнце и парило так, что хотелось лечь на траву, раскинуть руки-ноги и лежать, лежать, лежать.

Лошади тоже притомлялись, ведь никаких дорог не было, а балки попадались порой такие глубокие, с такими крутыми склонами, что на помощь коням приходили не только все мужчины, но и женщины. Зато не было иссушающего зноя, безжалостных кровавых сосунов слепней и паутов, а травы после дождей были вкусны и сытны.

Люди всю дорогу, за исключением малых детей, молча шли рядом с возами. Казалось, обо всем уже было сказано, переговорено, оставалось только думать. А думалось в степи хорошо. С высоты своего коня или очередного кургана Ягила всматривался в степные дали и уже так свыкся с ними, что не удивился бы, повстречайся им сам Отец Орий, или князь Сколот-Колоксай, Кий, Щек, Хорив.

Степь только с виду такая пустынная и немая, но приглядись и увидишь тени ее великих сынов. Здесь оставили свой след легендарные народы древних веков — киммерийцы, скифы, сарматы, кто-то еще до них и кто-то после. Вместе с ними или частью их были и славяне, ведь старые предания до сих пор гласят, что они — дети одной матери и одного отца.

Ягила считал их своими кровными родичами, гордился ими, переживал за них. И когда писал про их дела на своих дощечках, душа его то ликовала, то сжималась от скорби, а такое единение возможно лишь при кровном родстве.

А какое негодование вызывало в нем одно лишь упоминание о языгах, готах, гуннах, аварах, утрах-мадьярах! Все они тоже прошли по этим травам, по этой земле, не жалели ни собственной, ни чужой крови, чтобы сделать ее своей. Где их следы? В сгоревшем Воронженце и Голуни? Или прямо тут, и колеса его обоза сейчас вминают в дерн их бренные останки? Ушли они отсюда не по доброй воле, а по воле наших мечей. Где они сейчас, некогда сильные и гордые? Каким другим народам передали свою кровь, насытившись чужой?

Думать о них Ягиле всегда было больно и трудно. С особенным гневом вспоминал о готах. Вот уж кто попил кровушки русичей, так это жестокие находники германцы готы, которых теперь он отождествлял с современными ему варягами.

Это они почти полтора века терзали его любимую Русколань. Особенно те, что были из рода амалов. Хорошо хоть, что со своими родичами из рода балтов и с другими, гепидами, не ладили, и те прошли дальше на запад солнца. А когда появились гунны и начались нападения с двух сторон, изнемогшая держава русичей не устояла, пала окончательно.

Гунны… Ох эти гунны, страшная помесь тюрков и поволжских угров, несметная в своем числе и неудержимая в своих стремлениях!..

Сначала они разгромили алан, затем рассеяли готов-амалов, и те потом большей частью влились в их великое воинство. Усеяв берега Донца и Дона трупами и пепелищами русских городов и поселений, эта неукротимая силища двинулась на Днепр, разметала киян, антов, сарматов и, гоня западных готов-балтов к границам империи греков, вбирая в себя побежденных и приставших добровольно, на время вроде бы успокоилась, — молодая, могучая, хорошо организованная, не знающая себе равных.

Кровь… Сколько ее было пролито на эти степи, на эту землю и на эти травы!.. Красными от нее должны бы они стать, однако, удобренные ею, они зеленее прежнего. Один ковыль седой, как волосы на голове старого волхва. Когда ты поседел, ковыль? Не в те ли страшные годины?

И все же о гуннах иной раз думалось и по-другому. Того требовали справедливость и завещанная предками Правда. А заключалась эта правда в том, что, ураганом пройдя от Волги до Дуная, обезвредив готов и алан, приостыв от азарта битв, гунны взяли под свое, теперь уже дружественное, крыло те самые славянские земли, где еще недавно натворили столько зла.

Кочевник, он свиреп и страшен в бою, а в мирные дни спокоен и даже мудр, высоко ценит верность и дружбу. Так случилось и тут: прикрытые щитом могучего союзника, вновь ожили славянские земли киян и антов. Ушедшие было в леса племена вновь заселили свои прежние степи вплоть до самого Русского моря. В условиях мира и спокойствия сложились крепкие славянские княжества — Киевская Скуфь (в память о благодатных временах Великой Скифии!) и Антия.

Был у гуннов в те годы царь Баламбер, чье славное имя у славян переиначилось в Белорева. Старые предания рассказывают, что по примеру прежних великих вождей отправился он в ратный поход в полуденные страны — Сирию и земли, лежащие меж двух тамошних великих рек. Воспользовавшись уходом главного войска, вновь поднялись готы во главе с потомком Германареха Амалом Винитаром. Неожиданно и жестоко обрушился он на мирных антов — якобы за то, что изменили прежним своим господам готам и предались гуннам, их врагам.

Коварный удар был беспощаден. Небольшая дружина князя Буса Белояра полегла в бою, а самого Буса с его сыновьями и семьюдесятью старейшинами Винитар приказал предать лютой смерти. Все они были распяты на крестах и оставлены на прокорм хищным степным птицам и для устрашения оставшихся в живых.

Вернувшийся из похода Баламбер-Белорев, мстя за своих союзников, сурово покарал мятежников. В решающем бою войско готов было изрублено. В нем нашел свою погибель и неверный Винитар.

Такими были они, гунны. Такова честь и правда настоящего степняка.

Проклиная гуннов за погубленную Русколань, не мог Ягила не думать и об этом. И сердечно горевал, что и великие гунны вслед за великими киммерийцами и скифами, разделив их жестокую судьбу, исчезли с лица земли. Но это случилось где-то далеко, на землях запада солнца, и он, Ягила, малое зернышко сломленного колоса Русколани, о том не знает. Вот был бы жив отец Зарян, он бы просветил. Он знал больше.

Но и после гуннов степь не знала покоя. После них появились другие угры, возглавляемые тюркскими же воеводами, — булгары. Авары, удиравшие от беспощадного меча Великого Тюркского каганата, прошли здесь же, уничтожив по пути державу антов с ее князем Мезенмиром. И опять угры — мадьяры…

Все эти находники не оставили по себе ничего доброго. Только кровь, огонь, смерть. И слава богам, что не стало и их…

Вечерами, вглядываясь в огненно-лиловые дали, куда уходило на покой солнце, Ягила как бы внутренним взором своим видел Днепр, Днестр, Дунай и еще дальше — Венедское море, зовомое теперь Варяжским. Какие битвы гремели и там, сколько родной крови пролилось и на их берега? Сколько русичей-славян поднялось оттуда на белых конях в синюю Сваргу к богу Перуну за новым телом?

Хорошо думается в степи. Особенно у вечернего костра, когда спеты нужные славы богам, сказаны святые слова вечных молитв и лежишь ты на охапке сухого ковыля и глядишь в звездное небо. Но то совсем не звезды, а глаза твоих далеких и близких пращуров. Что сейчас в их взглядах? Одобрение, укоризна, сострадание? Укоризна понятна, за сострадание спасибо. А вот одобрение…

Не выдержишь, затуманишь свои глаза набежавшей слезой и горько вздохнешь: виноваты, но не судите — это еще не конец. Ведь не зря же сказано, что Русь сто раз погибала и сто раз возрождалась вновь. Возродится и из этого морока, скажет свое слово.

Подумаешь так, укрепишь свою веру — и опять посветлеет на сердце. Захочется двигаться дальше, плакать от счастья, видя красоту родной земли, ликовать вместе с ее жаворонками и соловьями, тосковать с ее лебедями и кукушками, а встанет солнце — с новыми силами торить свой путь.

Двигаясь все время строго на полуночь, обоз сурожцев неожиданно для себя вышел на какой-то шлях. Сначала подумали — старинный, но приглядевшись, обнаружили не только следы конских копыт, но и тележных колес. Значит, это действующая дорога. Но откуда? И куда ведет?

После долгих размышлений решили пойти по ней, свернув налево. В той стороне Днепр, а Киев как раз на Днепре. А если так, то это знаменитый Хазарский шлях, по которому на Русь приезжают купцы не только из самой Хазарии, но и стран, лежащих за Фарсийским морем, из Армении, Ириана, Индии и других далеких краев. По ней и дань в Итиль возят.